. Я тогда швырнула об пол кружку, из которой пила молоко на кухне, — а потом соврала, что уронила случайно.
Там… Да я, кажется, скорей благодарить должна отца за то, что он нас бросил: ведь, наверное, именно из-за этого и любили меня там так сильно. Никто никогда даже словечком не попрекнул при мне моего отца, просто все крепко любили и меня и мою маму. И как жаль, что ей, бедняжке, пришлось тогда уехать от нас и жить с тетями! Правда, они ей родные сестры, но избави боже от такого родства!
А теперь и мне довелось с ними жить. После похорон мама забрала меня к себе. Тогда-то я думала — просто потому, что после смерти Таты вообще все смешалось, перепуталось. Теперь, конечно, понимаю, что я тоже ей была нужна и она все равно когда-нибудь взяла бы меня к себе, потому что ей меня не хватало, потому что мама, бедняжка, очень была одинокая и несчастная. Теперь я это понимаю. И очень жаль, что она тогда же мне не объяснила: все-таки у меня стало бы немножко лучше на душе и, может, легче было бы расставаться с Тисааром.
С Ма я попрощалась в поезде. Часть пути мы ехали вместе, потому что Ма переезжала к дяде Карчи. Но, конечно, потом, если захочет, она и у дяди Иштвана на хуторе побывает, и к дяде Элеку съездит. А в день поминовения усопших — Ма это сразу заявила — она непременно приедет домой, в Тисаар. Как хорошо, что там, в большом нашем доме, осталась семья дяди Габора!
Обо всем этом мы и говорили с дядей Карчи в коридоре вагона, куда он вышел покурить.
— Может, ей сейчас будет лучше у нас. Другая обстановка, дети, — с надеждой говорил дядя Карчи.
— Конечно, — сказала я.
А сама думала о том, что в Пешт-то Ма все равно не поедет. Да и куда? Хватит того, что я вот еду!
— Ну, а ты, старушка, ты-то ведь знаешь, как мы все к тебе… — негромко продолжал дядя Карчи. — У нас ты будешь все равно что у Таты. И летом, и на каждые каникулы будешь у кого-нибудь из нас. Габор, Иштван, Элек — все наказывали передать тебе то же самое. Просто слово взяли, что скажу. Да ты и сама это знаешь, верно?
— Конечно, дядя Карчи. Знаю.
Проводник объявил: «Подъезжаем». Я вошла в купе, села рядом с Ма. Дядя Карчи с женой начали собираться, моя мама им помогала. А Ма всего только и сказала мне:
— Ты не голодна, голубка?
Она уже во второй раз про это спрашивала, и я поняла, что ее мысли тоже далеко. Ма распрощалась, они сошли.
Я вернулась в купе и вдруг на стенке заметила картину. Висели там и другие — виды городов, пейзажи, купающиеся детишки. Но то всё были фотографии. А эту картину написал художник, изобразивший мужское лицо, худое, загорелое дочерна, изрезанное морщинами; с портрета странно смотрели глаза — прямо перед собой, напряженно, неподвижно. Лицо было злое или, пожалуй, очень грустное. Я в живописи не разбираюсь и в музеях обычно скучаю. А на этот портрет глядела до самого дома.
