Игра продолжалась. Захар будто получил дополнительное ускорение. Всегда спокойный и уравновешенный, теперь он походил на упругую пружину, которая, то сжимаясь, то распрямляясь, экономно расходовала энергию. Мяч будто сам искал его загорелые, сильные руки, чтобы, прикоснувшись к ним, отправиться на розыгрыш или на другую сторону площадки. Когда же Захар оказывался у сетки, мяч от его руки летел подобно пушечному ядру, поражая без промаха территорию противника. Принимая на себя мощные ответные удары, Ледорубов не боялся кидаться на землю. Вскоре его белоснежная сорочка и новенькие отутюженные брюки изрядно помялись и запылились. Но это Захара не смущало. Он жил игрой, самозабвенно отдаваясь ей, как и всякому увлекавшему его делу.
Ледорубовская страсть исподволь захватывала всю команду. Моряки заиграли на втором дыхании, напористо и азартно. Вскоре счет начал выравниваться, а потом команда с тральщика уверенно захватила лидерство, не оставляя горячившимся соперникам никакой надежды на победу.
Моряки поддерживали своих игроков дружными криками. И только Лещихин со Стыковым обособились. Савва нехотя кивал, слушая, что ему говорил усмехавшийся и все еще рассерженный Олег. Дружки сидели около скамейки на траве и без особого интереса наблюдали за игрой.
Пугачев тоже огорчился за своего друга. «Эх, Захарище, — думал командир, — где-то ты умен, а вот не понимаешь простейшей истины: нельзя людей отталкивать, какими бы сию минуту ни казались они тебе бесполезными. Вместе нам жить, вместе вахту стоять и трудности переносить…»
Командир заметил, как замполит подсел к неразлучным дружкам, оказавшимся вне игры. Василий Харитонович принялся что-то возбужденно рассказывать, размахивая руками и поочередно обращаясь взглядом то к Лещихину, то к Стыкову. Матросы оживились. И вскоре, увлеченные разговором, перестали обращать внимание на продолжавшие бушевать на площадке страсти.
Игра закончилась уже в сумерки, когда над островом сгустилась холодная осенняя синева. Пугачев отдал распоряжение построить экипаж.
Боцман скомандовал «Смирно», и голоса в строю поутихли, возбуждение улеглось.
— С места, с песней… А ну давай, орлы, мою любимую! Шаго-ом… — пропел густым басом Семен Потапович, — марш!
Строй двинулся, и тотчас всплеснулся над ним высокий сильный голос запевалы:
Ты, моряк, красивый сам собою,
Тебе от роду двадцать лет…
Затем вплелись еще два голоса, как бы подзадоривая, и вот уже грянул всей мощью матросский строй:
