Глава 9. В преддверии Рима
…В Швейцарии Орест Кипренский провел целых три месяца. Почему так долго? Неужели все это время лечил синяк под глазом, полученный при падении коляски в Касселе? Видимо, что-то в нем сопротивлялось, словно долгое ожидание счастья, «отложенного счастья», сделалось привычкой.
Так потом, уже вновь приехав в Италию в 1828 году, он будет медлить со своей женитьбой на Мариучче, еще одной своей неотвязной и долгой мечте! А ведь он, уезжая из Рима осенью 1821 года, в торжественном тоне пишет кардиналу Консальви, что намерен на ней жениться, когда девочке исполнится четырнадцать лет. В 1828 году ей было уже больше, целых семнадцать! А он – медлил…
В Швейцарии все дышало свободой. От нее кружилась голова, или это от горного воздуха? Таких восхитительных, раскованных, легких портретов молодых людей, как графические и живописные портреты мужчин из семейства Дюваль, он не создавал никогда прежде. И все они своей порывистостью, темной курчавостью, тонкостью черт напоминали его самого, а еще больше его «идеальных» двойников – Костю Батюшкова, Александра Пушкина, замечательный портрет которого был еще впереди…
Он делил коляску с едущим в Швейцарию ювелиром Жаном-Франсуа Андре Дювалем. Его отец Луи-Давид некогда основал в России ювелирное дело. Он происходил из французских гугенотов, переселившихся в Швейцарию. В России родились три его сына. Орест ехал со средним, тоже ювелиром, решившим вернуться в Швейцарию. Его старший брат Жакоб-Давид (Яков Давыдович, как звали его в России) уже давно уехал из России. При Павле I он был придворным ювелиром и получил чин полковника. Но это его не удержало.
Интересно, что Кипренский, остановившийся в Женеве в доме старшего Дюваля, не изобразил в портретах своего спутника – Жана-Франсуа, который, судя по всему, его очаровал. Он портретирует хозяина дома – Якова Давыдовича, двух его сыновей (одного дважды), а также дядю, видного швейцарского парламентского деятеля Эжена Дюмона, который тоже бывал в России.
Но, как я уже писала, самые необузданные и бурные свои надежды Кипренский воплотил в портретах молодых Дювалей, с их утонченной и свободной манерой держаться. Это был какой-то прорыв. Романтическая «пристрелка» к новому для художника типу «европейской» личности. И одним из наиболее сильных «новых» стимулов стало знакомство с «неизображенным» Жаном-Франсуа Андре Дювалем, словно у Кипренского еще не хватало для его портрета духу. Так же как для въезда в Италию, в Рим…
