. Оленин, вероятно, думал его этим осчастливить. В самом деле, не так мало для человека, родившегося в семье крепостных. Но очень мало для «царского сына», каковым художник себя с детства внутренне ощущал! И вовсе не в карьерном росте видит он свое будущее!
Конференц-секретарь Академии художеств Александр Лабзин хвалит его в своем годовом отчете за 1813 год. Ведь Кипренский своим искусством «приносит честь не только самому себе, но и месту своего воспитания…»[90].
Между тем современный исследователь творчества Кипренского Яков Брук считает, что быстрое принятие Ореста Кипренского в академики может свидетельствовать о каком-то чувстве вины перед ним. Ведь он – единственный из пенсионеров, кто, имея право на заграничную поездку, ее так и не получил.
Но чувство вины, как часто бывает у чиновников, переросло в чувство торжества и самодовольства. Тот же Лабзин заявляет, что живописные успехи Кипренского к общему удовольствию показывают, что «воспитываемые Академией художники не имеют ныне необходимости в сих путешествиях»[91].
Это лестное для Кипренского и академии суждение следует запомнить. Впоследствии зоилы художника будут утверждать, что поездка в Италию его только испортила.
Но Орест Кипренский – человек «маниакальной» убежденности. Он не желает мириться со сложившимися обстоятельствами. И он вовсе не считает, что уже «все знает и все умеет». Он хочет увидеть мир. Он хочет новых чувств и новых тем. Он мечтает увидеть «полуденные небеса», как мечтал о них позже молодой Александр Пушкин. Для обоих недостижимая Италия – воплощенный земной рай:
Ночей Италии златой
Я негой наслажусь на воле,
С венецианкою младой,
То говорливой, то немой,
Плывя в таинственной гондоле;
С ней обретут уста мои
Язык Петрарки и любви.
И Оресту не терпится обрести какой-то новый, более жгучий, более таинственный «язык любви», невозможный в «холодном Петербурге»…
Неожиданно для Кипренского секретарь императрицы Елизаветы Алексеевны Н. М. Лонгинов напоминает ей, вернувшейся из Европы, об обещанной художнику пенсионерской поездке сроком на три года. Фортуна наконец Оресту улыбается.
14 мая 1816 года Орест Кипренский отправляется в Италию, причем не с убогим академическим пенсионом, а с гораздо более щедрым, предоставленным ему императрицей – 400 дукатов в год.
Очень для него характерно, что он будет бороться за увеличение пенсиона своих товарищей-художников, подключив к этой борьбе и Константина Батюшкова. Тот возмущенно писал Оленину из Италии: «Здесь лакей, камердинер получает более. Художник не должен быть в изобилии; но и нищета ему опасна. Им не на что купить гипсу и нечем платить за натуру и модели…»
