Два долгих дня | страница 38
— Зачем? Я пойду один. А ты побудешь здесь.
— Нет, пойдем вместе, — повторяет нервно Симоненко и приподнимается в окопе. — Если там немцы, а ребята погибли, мы примем бой… Послушай меня, я не хочу сторожить этот окоп. А если они ранены, нам будет легче донести их.
В его голосе такое волнение, что Селезнев вздрагивает.
— Конечно, вместе. Ты прав, — соглашается он. — Вот соберем, что у нас осталось, и пойдем. Нам сейчас надо быть вместе, — добавляет он задумчиво. — Мы должны, понимаешь… Давай твой пулемет…
Симоненко склоняется на дно окопа, собирает гранаты и патроны, рассовывает их по карманам, за пояс.
— Это ты хорошо сказал, сержант. Нам сейчас надо быть вместе, — говорит Симоненко, подтягивая ремень с отяжелевшей от патронов гимнастеркой.
Селезнев кладет на бруствер пулемет и сам поднимается, чтобы выпрыгнуть. Но неожиданный шорох в кустах заставляет его остановиться.
— Сержант, — раздается приглушенный голос.
— Тарабрин, — так же сдержанно отвечает Селезнев и выскакивает из окопа. — Тарабрин, ты!..
Тарабрин сидит на траве как-то боком. Лицо его бледно, он без каски, глаза — даже в сумерках видно — лихорадочно блестят. На коленях — немецкий автомат.
— Ранили в ногу, — говорит он, дергаясь от боли. — Еле дополз. Полный сапог крови.
Селезнев и Симоненко подхватывают Тарабрина, несут его к окопу. Мягко опустили на ступеньку.
— А Забелин убит, — продолжает Тарабрин, вытягивая ногу. — Лежит под сосенками…
— А немцы? — спрашивает Селезнев.
— Немцы там, за болотом. Ушли…
— Сержант, разреши я принесу Забелина.
Селезнев смотрит на Симоненко и кивает головой…
— Только помоги мне наложить жгут.
Селезнев разрезает ножом голенище сапога, Тарабрин тихо охает, когда ему накладывают жгут. Пуля ударила в икру, а другого отверстия нет. «Видно, пуля засела там», — думает с горечью Селезнев, забинтовывая ногу.
Через полчаса возвращается Симоненко. Несет Забелина. «Легкий, как мальчишка…» Симоненко кладет его прямо на бруствер, вздыхает и говорит, ни к кому не обращаясь:
— Ну вот мы и опять вместе…
15
«А может, из полка подошлют к нам кого-нибудь, принесут патроны и гранаты. Нас же теперь осталось двое, Тарабрина надо в санбат…» Селезнев косится в сторону переправы и говорит Симоненко таким тоном, будто речь идет о самых обыкновенных вещах:
