Два долгих дня | страница 17

— Бывает, — вздыхает Симоненко и, скользнув по лицу Тарабрина, замечает неожиданно серьезно: — Только ты зря с ней прежде не поговорил.

— А чего говорить, и так ясно.

— Может, этот человек никакого отношения к ней не имеет. Может, родственник или еще там кто-нибудь. Надо бы узнать сперва.

— Нечего узнавать, — отмахивается Тарабрин. — Все равно ничего путного не узнаешь. Она бы должна сама мне сказать, если так. Тут, брат, другое…

— Ну, а с Зойкой-то чего? — интересуется после небольшой паузы Симоненко, — как потом-то вечер провел?

— А никак, — глухо отвечает Тарабрин, — угостил мороженым… Спасибо, говорю, Зойка, если в будущем снова неувязка, не откажи, выручай…

— А она?

— Чего она?

— Ну, а она что?

— Смеется…

— Так и разошлись?

— А чего ж еще? Я пошел домой, а она, чтоб наряд даром не пропадал, на танцплощадку отправилась.

— Да, дела… — тянет неопределенно Симоненко.

Они замолкают. В темноте глухо звякает котелком Забелин, укладывая свое нехитрое имущество в мешок, бродят какие-то тени вдалеке по небу, и, кажется, будто в этой темноте, в шорохах воды за обрывом, в непонятных отсветах на горизонте, то возникающих, то пропадающих, таится вечное раздумье людей о покое, о людской доброте, о счастье.

Уже месяц выплывает незаметно из-за леса. Мягкий парок окутывает кусты над рекой. Тарабрин, затушив цигарку, встает, вытаскивает из брючного кармана на длинной медной цепочке часы, справляется, который час: половина десятого.

— Целый день сегодня без выстрела, — говорит он и неожиданно смеется.

— А что, ребята, такая штука: побежал немец обратно…

— Да нет, — вздыхает Симоненко и глядит в темноту. — В полку бы знали… А то все в землю зарываются.

Кусты над рекой совсем черны. Около них давно уже не различить силуэтов Селезнева и Тони. А может, их там и совсем нет. Ведь Тоне надо в полк, и, наверно, шагает она сейчас со своей санитарной сумкой прямиком через луг к переправе, и давно остался Позади Селезнев, провожавший ее. Остался и, может, бродит где-то тут по берегу, не решаясь вынести к людям то, что заполнило сейчас его душу.

Кустарник и лес за лощиной теперь составляют одно целое и странно приблизились к окопу, и деревья за рекой тоже приблизились к откосу, где сейчас, завернувшись в шинели и плащпалатки, спят солдаты. Кажется, и лес, и река, и эта поросшая кустарником лощина только и ждали ночи, чтобы соединиться, и теперь, когда этот миг наступил, шепчутся о чем-то своем.