— Да никакой он ему не сын! — рожа толстяка еще больше побагровела.
— Его документы говорят обратное, милейший, — бюрократ бросил тоскливый взгляд в сторону двери.
— Но где тогда Пугало? Может он подтвердить эти самые документы?! — толстяк неловко спрыгнул с сундука и встал между бюрократом и дверью.
— Обратитесь в сыскное бюро, — раздраженно бросил бюрократ, пытаясь обойти толстяка. — Дайте уже пройти! Вы меня пригласили быть чему–то свидетелем. Я пришел…
— Но Ворона врет, я точно это знаю! — снова повторил свой аргумент толстый. — И Пугало ни в какой Петергоф не уехал, что ему делать в Петергофе?!
— Послушайте, — бюрократ устало стащил с носа очки и сунул их в карман. — Или говорите уже, что вы имеете в виду, или перестаньте морочить мне голову. Мне надо работать… Да и Демьяну Алоизовичу тоже.
Я мысленно поаплодировал и своей выходке, и быстрой соображалке чернильной крысы. Сначала он испугался, но быстро сложил один плюс один и решил, что ссориться с аристократом, пусть даже бастардом на непонятно каких условиях и по каким причинам засевшим в этой клоаке всея Петербурга, ему хочется сильно меньше, чем послать по матери какого–то мелкого дельца. Собственно, обращение «чернильная крыса» тоже было в каком–то смысле паролем. Такое обращение к служителям формуляров и протоколов могли позволить себе только дворяне. Он, конечно, может стукнуть куда следует… Но это было бы важно только в том случае, если бы я планировал прилежно заниматься очисткой бедных кварталов от мертвых тел и дальше.
— С моим батей что–то случилось? — тревожно спросил я, сверля толстяка взглядом. — Вы что–то знаете?!
— Ах ты гаденыш… — прошипел он, и пальцы его скрючились, как будто он уже схватил меня за шею и душит. Понимаю тебя, жирный, я бы тоже злился, если бы мои планы расстроила какая–то блоха.
— Немедленно прекратите, — угрожающе проговорил бюрократ. — Ваше поведение заставляет меня думать, что вы нездоровы…
Я стоял перед толстяком и смотрел ему в глаза, готовый в любой момент отскочить в сторону, если ему вдруг все–таки придет в голову на меня броситься. Тот весь трясся от бешенства, глаза его налились кровью, как у взбесившегося быка, пальцы сжимались и разжимались… Ну?
Он отвел взгляд первым. Решимость таяла на глазах, краска с лица отхлынула, напряжение спало. Сходство с быком осталось в прошлом, он снова стал похож на безобидного пузана, только на лице теперь появилось выражение несправедливо обиженного ребенка.
