О том, что Ага был в плену, работал потом на приисках, Хасай узнал из письма, посланного матери их, Мелек-ханум. Переслала письмо молодая женщина-счетовод с этих же приисков. Матери не было в живых, и письмо попало к Хуснийэ. Ага никак не мог примириться с мыслью, что он вдалеке от родных мест, и крепко верил, что братья, если они живы, сумеют вызволить его. Он считал дни, а ответа не было. Из месяца в месяц надежда его, как короткий осенний день, гасла, а потом, с наступлением длинных зимних ночей, и вовсе исчезла. Он потерял счет месяцам, путал сны и явь. И круглолицая белотелая женщина засияла в его жизни. Она пожалела Агу, ухаживала за ним, неприспособленным, а потом перевезла к себе домой — жила неподалеку от приисков. В ее маленькой комнате был весь огромный мир Аги: его прошлое, его братья, мечты о возвращении. Но Ага никак не мог представить себя в Баку сидящим со своей женой за одним столом с Хасаем и Хуснийэ или рядом с матерью: они ведь друг друга не поймут, его жена и Мелек-ханум. А письмо Аги работало — Хасай обдумывал план спасения брата, почти неосуществимый, очень рискованный. Нужны деньги, притом очень большие, они есть. Дерзости Хасаю тоже не занимать. Если дойдет слух до «хозяина», «четырехглазого», в два счета голову снесут. Это сказала Хуснийэ, а потом добавила, после того как Хасай твердо заявил, что Ага — его брат и за брата он пойдет на все: «Мое дело сторона, поступай, как знаешь!» «Может быть, он рядом, разузнай!» — просил он Тукезбан. А там земля, как вся Европа, попробуй найди. «Это Кязым не хочет», — догадался Хасай, и интуиция не подвела. Тукезбан тогда во всем слушалась Кязыма, а ему встревать в это темное дело, да еще в такое время, не хотелось. «Но он мне брат!» — «А я тебе муж». Тукезбан все же, когда случалось, у знакомых спрашивала, мол, земляки интересуются; фамилии-то у них разные с Агой; Кязыму один дружески посоветовал: пусть жена не очень за земляков хлопочет. «А ты знаешь, кто мне советует? — пригрозил жене Кязым. — Сиди и помалкивай!» «Чужак и есть чужак! — решил Хасай. — А сестре припомню!» — подумал, хотя обиды на нее не было: не Кязым при ней, а она при Кязыме. Ему, Хасаю, такая судьба: всех нянчил, всех тащил, вытягивал, придется попыхтеть еще. И план созрел не без помощи Хуснийэ-ханум. Предстоял трудный путь: из Баку в Москву, а оттуда в Иркутск, затем на машине, может быть, даже пароходом по реке. Хасаю ехать нельзя, потому что человек он на виду, если раскроется, будет худо, а Гейбату терять нечего; да и с цепкой он хваткой, языкаст, инвалид к тому же. Гейбат не доехал, вернули его с полпути. В начале следующего года поехал вторично, запасся нужным разрешением, почти доехал до конечного пункта, не пустили. Но кое-что узнал: Ага жив, адрес не изменился. И еще: начальство у него строгое, контакты исключены. Начались поиски связей. И главное: семья начальника, жена и дочь, живет в Иркутске. И брат его с семьей там же. В третий раз поехал сам Хасай. «Случайно» снял комнату на площадке этажа, где жила семья начальника, познакомился с ними, угостив крупными ярко-малиновыми, будто покрытыми лаком, блестящими гранатами, потом «случайно» познакомился с братом. Тот оказался человеком чутким, понял, что брат Хасая в беде. А у Аги полное истощение сил, как не помочь? Но все это потом, когда Хасай открылся. Прежде же Хасай пригласил их провести август под Баку, где горячий песок, ласковое море и сладчайший виноград, и брат принял предложение и со своей женой поехал в Баку, где Хасай устроил их в закрытом санатории, купил две путевки. К чести брата и к удивлению Хасая («Чудак какой-то этот брат!»), тот не только сполна расплатился («Я сам не знаю, куда деньги тратить; хочешь, — пристал к Хасаю, — одолжу тебе?»), на прощание устроил застолье, чуть не до драки дошло, когда расплачивались. Победил тот, кто пригласил в ресторан, — брат начальника. «Это у нас не принято! — вопил Хасай. — Это оскорбление!..» — «Ну и оскорбляйся, но и нас, сибиряков, знай!» А главный разговор состоялся в доме Хасая при Хуснийэ, она тоже («А это уже по-нашему!») устроила гостям прощальный обед. «Ах, как жаль, — сокрушался потом Хасай, — что связи потеряли с ним!.. Прекрасный был человек! Как же его звали? — Нет, не мог вспомнить Хасай ни имени, ни фамилии. — То ли Григорий, то ли Ефим…»
