Смерть мисс Дэвисон была для меня сильным ударом, и хотя я с трудом могла подняться с постели, я решила рискнуть всем, но участвовать в ее похоронах. Но этому не суждено было исполниться, ибо как только я покинула свой дом, меня опять арестовали сторожившие меня сыщики. Вновь был возобновлен фарс попытки заставить меня отбывать трехлетнее заключение. Но теперь воюющие женщины изобрели новое и более страшное оружие в борьбе с несправедливыми законами Англии, и это оружие – отказ от воды – я пустила в ход против своих тюремщиков с таким успехом, что они были вынуждены уже через три дня освободить меня.
Я обрисовала голодовку, как ужасную пытку, но она является слабым испытанием сравнительно с отказом от воды, который с начала до конца влечет за собой сплошное несказанное мучение. Голодовка весьма быстро уменьшает вес узника, но отказ от питья делает это с такой головокружительной быстротой, что тюремные врачи сначала приходили в панический ужас. Потом они стали несколько хладнокровнее, но все же с ужасом взирают на такое воздержание от пищи и воды.
Когда к концу третьего дня моей первой голодовки с отказом от воды меня отправили домой, я была больна желтухой, от которой никогда не могла вполне оправиться. Мое здоровье было в таком состоянии, что тюремные власти около месяца не делали попытки вновь арестовать меня. 13 июля я почувствовала себя достаточно сильной для того, чтобы еще раз протестовать против ненавистного закона «кошка и мышки», и вместе с мисс Энни Кенни, которая тоже «по медицинским соображениям» находилась на свободе, отправилась на митинг в Лондонском Павильоне. По окончании митинга, на котором тюремное отпускное свидетельство мисс Кенни было продано с аукциона за 12 фунтов, мы впервые сделали попытку к открытому бегству, впоследствии часто нам удававшуюся. Мисс Кенни объявила с платформы, что мы открыто покинем зал, а затем спокойно спустилась вниз и смешалась с аудиторией. Полиция кинулась сюда и завязалась отчаянная борьба, закончившаяся ее пленением. Другие сыщики и полицейские поспешили к боковому выходу, чтобы перехватить меня, но я обманула их расчеты, выйдя через главный выход и уехав в кэбе к своей знакомой.
Полиция скоро проследила меня до дома моего друга, известной ученой мистрисс Герты Эйртон, и этот последний превратился в осажденную крепость. День и ночь его окружала не только полиция, но и толпы сочувствующих женщин. В субботу мы сыграли над полицией шутку, какая ей не очень то понравилась. К подъезду мистрисс Эйртон подъехал кэб и из него выскочило несколько хорошо известных членов нашего союза, которые устремились в дом. Сразу распространился слух, что будет произведена попытка увезти меня, и полиция решительно окружила кэб. Вскоре на пороге появилась закутанная женская фигура, окруженная суфражистками, которые всеми силами сопротивлялись стараниям полиции схватить закутанную даму, когда она пыталась войти в кэб. Со всех сторон раздались крики: «Они арестуют мистрисс Панкхёрст!» Произошло нечто в роде свалки, отвлекшей все внимание полицейских, стоявших в стороне от кэба, тогда как их коллегам, окружавшим экипаж, удалось вырвать закутанную фигуру из рук других женщин и втолкнуть в кэб, приказав кучеру везти как можно скорее в Боу-Стрит. Однако, не успели они доехать до места назначения, как закутанная дама подняла свое покрывало и – увы! – то оказалась совсем не мистрисс Панкхёрст, которая в это время мчалась в другом моторе в совершенно противоположном направлении.
