— Вы не показываете своих настоящих переживаний, а стоило бы, когда окажетесь перед судьёй.
— Перед судьёй? — не понимаю, видя, как сужаются в точке зрачки, которые обжигают мою кожу.
— Да, а что вас так удивляет? Ваш отец вряд ли передумает и добровольно вернёт вам всё. Вам придётся с ним судиться.
— Почему вы так считаете? — фыркаю я. — Я уверена, что он поймёт меня, в конце концов я его дочь!
— Дочь?! — посылает взгляд с усмешкой, — дочь, которую он за все эти годы ни разу не вспомнил.
Слова, как иглы, вонзаются в самое сердце. Он прав, я ни разу не получила от него ни одной весточки: ни звонка, ни письма хотя бы на праздник. Да что говорить, он не интересовался Кери, своей единственной внучкой, хотя прекрасно знал, что я родила дочь, и не важно от кого…
— Может, он на вас в обиде? — задаёт следующий вопрос законник, приподнимая бровь.
В замешательстве раскрываю губы.
— Но за что? — делаю растерянный вид с надеждой услышать не то, о чём я думаю.
— Вам лучше знать.
Кан узнал о несостоявшемся браке с родом Вильсонов? А том, что отец сделал это всё чтобы… проучить меня? Мне стало резко душно.
— Если это так, то на вашем месте я бы перестал рассчитывать на жалость отца, — щурит тёмные глаза и смотрит так, словно ждёт чего-то.
В глазах даже потемнело от вспыхнувшей злости. Жалость?! Жалость!! Да мне не нужна его жалость!
— Этот дом по праву должен принадлежать мне! — почти рычу я.
Фоэрт хмыкает.
— Это мне больше нравится, — удовлетворённо приподнимает бровь. — Злость — лучшее оружие в любой схватке. Но, этого, к сожалению, мало. И хочу чтобы вы сами наконец поняли это.
— О чём он? — хмурюсь.
Пока я ищу ответ, маг отступает, поворачивается к одной из картин, на которой была изображена молодая дева, томно раскинувшаяся под тенью акации, в лёгком струящемся платье, чуть задранном на щиколотке; через полупрозрачную ткань призывно просвечиваются очертания белой груди. Взгляд Фоэрта Кана скользит по утончённым изгибам, выполненным неизвестным мастером, задерживается именно на этом фрагменте.
А меня в очередной раз бросает в жар, будто его взгляд исследует не эту картину, а моё тело. Отворачиваюсь, дышу глубоко и часто.
— Так чем вы занимались, проживая на чужбине? — возвращается к предыдущему вопросу, не отрывая взгляд от полотна. Его голос заполняет весь мой разум, тело становится непослушным.
Он поворачивает голову, и я вновь попадаю в плен этих чёрных омутов, от которых жар начинает бежать по венам ещё быстрее.
