В этот период заботы у нас сменялись одна другой. Муж мой страдал еще от того, что упрекал себя за неосторожность и недальновидность. Главным предметом его беспокойства было мое здоровье. К счастью, тучи рассеялись и горизонт прояснился.
Благодаря любезному посредничеству своего друга, Пауэльса, моему мужу предложили взять на себя обязанность пастора в одной часовне, в Блекгейте. Это место доставило ему полезную деятельность, вполне отвечавшую его вкусам, вместе с тем он мог продолжать свои литературные занятия. Он уехал в Блекгейт один, чтобы приготовить для нас помещение. Я писала ему тогда в день рождения его, 11 июня:
«Да благословит вас Бог на сей день и навсегда. Пусть поможет он вам стать “сыном утешения” для многих душ, как вы были для моей! С этих пор мы не будем более стремиться к успехам мирским. Более всего желаю я для вас исполнения следующего обетования: “Мудрые будут блистать, как свет небесный; кто будет учить справедливости, будет блистать, как звезды, во веки веков”. У меня был разговор с госпожой… разговор, сделавший мне много добра, потому что он соответствовал течению моих мыслей относительно вас и меня. Она говорит, что знает много случаев, когда за каким-либо тяжелым испытанием следовала необыкновенно полезная и плодотворная деятельность, хотя тот, на кого обрушивался удар судьбы, думал, что жизнь его погибла и ему ничего не остается, как безропотно покориться. Она говорила, что те, которым испытание посылается в более молодом возрасте, должны благодарить Господа, потому что они тогда лучше подготовлены для служения другим и со смирением идут по пути, указанному им Богом. Пусть так будет также для нас! Проснувшись утром, дети вспомнили о вашем рождении и, чтобы отпраздновать его, решили совершить экскурсию “Nightingale Valley”».
Наши дружеские отношения с М. Пауэльсом были светлой точкой пребывания в Блекгейте.
Отрывок из письма, написанного в Дильстон:
«Мы встретили вчера Фрауда и Кингслея у Пауэльса. Вечером у них был горячий спор о предмете, по-видимому, особенно близком Кингслею. Спор продолжался довольно долго.
Все мои симпатии были на стороне Кингслея, потому что независимо от предмета спора он был так убежден, так искренен! Чем более он горячился, тем все более терял самообладание. Чем сильнее он волновался, тем аргументы его становились менее убедительными. Очевидно, он потерпел неудачу. Фрауд же был совершенно спокоен, он был, пожалуй, индифферентен к сущности вопроса. Очень легко оставаться хладнокровным и улыбаться при виде волнения своего противника, когда вас ничуть не трогают принципы, за которые ведется спор. Кингслей посетил нас накануне. Какое наслаждение говорить с ним или, вернее, слушать его! Это замечательный человек, откровенный, милый и доброжелательный ко всем, но он поражает вас иногда своей горячностью и резкими выходками».
