Заживление старых ран: разница между сожалением и извинением
Тот, у кого нет времени на сожаление, не найдет его и на исправление.
Сэр Генри Тейлор
Очень часто на наших тренингах мы проводим работу по исцелению. Представьте себе, что это происходит на глазах у восьмидесяти или девяноста человек – более чем достаточно свидетелей, которые могут подтвердить эффективность нашего подхода. Участники регулярно говорят мне о том, что они получили больше за тридцать-сорок минут семинара, чем за шесть-семь лет традиционной психотерапии.
Во-первых, здесь мы очень мало говорим, если вообще говорим, о прошлом. Я понял, что разговоры о том, что произошло много лет назад, не только препятствуют исцелению, но и способствуют сохранению и усилению боли. Ведь вам приходится заново переживать эту боль. За годы практики я убедился, что мы по-настоящему помогаем людям, обсуждая именно то, что происходит с ними в данный момент, в настоящем, – хотя это и идет вразрез с теорией психоанализа.
Вы исцеляете, обсуждая то, что происходит в данный момент, в настоящем.
Прошлое – отличный стимул для исцеления, и мы не отрицаем его влияния на настоящее, но и не «зацикливаемся» на нем.
Во время семинаров я часто играю роль человека, который в прошлом причинил кому-то боль. Нередко это бывает один из родителей. Я могу играть роль отца, который бил или насиловал конкретного человека в детстве. Итак, я сижу рядом с ним и играю роль того, кто является источником его страданий, но только так, будто он знает ненасильственное общение. Я начинаю с сочувствия и говорю: «Что до сих пор живо в тебе как результат тех поступков, которые совершал я?» Заметьте, мы не обращаемся к прошлому и обсуждаем не мои поступки, а то, что живо в человеке, что до сих пор остается в нем после того, что произошло в прошлом.
Чаще всего люди не знакомы с ненасильственным общением, поэтому они могут рассказать мне о том, что живо в них, только поставив диагноз: «Как ты мог это сделать? Ты был очень жестоким. Как отец вообще может бить своего ребенка?» Тогда я начинаю с того, что говорю: ««Я слышу, что тебе…», – а затем, используя ненасильственное общение, перевожу это на то, что они чувствуют и каковы их потребности. Играя роль отца, я вступаю в эмпатический контакт с их болью, даже если они говорят о ней не напрямую.
В ненасильственном общении мы знаем, что все эти диагнозы – отчаянное выражение того, что человек чувствует и каковы его потребности в данный момент. Так что я продолжаю до тех пор, пока они окончательно не разберутся с тем, что на данный момент живо в них, что все еще является для них болезненным. А потом, когда они осознают все это, я начинаю сожалеть о содеянном, по-прежнему оставаясь в роли отца. Не извиняться, а именно выражать сожаление, горевать об этом.
