— Вот именно, — веско ответил он. — В кино актёр не может бросить в твою сторону косого взгляда. Но никто не сможет дать тебе столько эмоций, как хорошо поставленный спектакль. Даже не обсуждается!
Заключительную фразу собеседник произнёс с вызовом, и за неимением оппонентов и посчитав Влада себе союзником — хотя тот никак не выразил своего отношения, — окинул взглядом бутылки из-под молока, которые служили здесь, в вотчине Виктора, седалищами разномастным парикам, словно постаментами для титулованных пекинесов на собачьей выставке.
В Питере театров было море. Влад принимал это как данность, и позволил себе удивиться, только когда Савелий рассказал про житиё там, за КАДом. Имелись экспериментальные театры, большие и малые сцены, причём, у «сцены» зачастую даже не было своего здания; классические театры, похожие на старика-домоседа с добрыми глазами, а в фетровой шляпе у него — знакомые все имена: Гоголь, Чехов, Грин, Роджерс и Хаммерштайн… в послужном списке каждого актёра всего по одному пункту, зато стаж — до сорока лет. Афиши мокли под дождём и соревновались между собой яркостью красок и дизайнерскими решениями с ретивостью бульварных газетёнок — Влад и помыслить не мог, что где-то иначе.
Тем не менее пока он не вылетел из гнезда, в театре бывать почти не довелось. А здесь хорошо! Влад легко находил параллели с портновским делом. Будто ослепший на старости лет музыкант, тянущий руки в пустоту — и чувствующий пальцами знакомые клавиши. И там и там искусство начинается уже после того, как все действующие лица, все заинтересованные стороны могут с полным правом назвать себя профессионалами. В том числе, конечно, и зрители.
Самое важное открытие, которое Влад для себя сделал, наблюдая за сценой и кухней, на которой эта сцена готовится — что Виктор не полностью понимает вещи, за которыми ухаживает. Он прекрасный историк моды, хранитель вещей и традиций, но как костюмер он бы с треском провалился. Он боится своих подопечных, считая актёров ходячими манекенами и втайне подозревая, что именно костюм позволяет сделать актёру те или иные движения, принять нужные позы или даже верховодить над интонациями и убедительностью речей, сдавливая или ослабляя пресс на грудной клетке. Это неправда, — понимал Влад. Он считал, что наставнику нужно проявлять больше любопытства. Виктор же не верил в пытливость ума, считая, что ему, знающему человеку, не пристало попусту бередить себя таким нелепым и детским понятием, как любопытство.
