Идя по этой дороге, Влад почти не задумывался, куда она приведёт. Он не строил планы на будущее — и за это отец бы его тоже не похвалил. Он любил говорить: «Если у тебя нет чёткого плана, тебя размажут. Чёткий план — он как стержень. А стержень — это железо. Монолит». Влад лишь знал, что занимается тем, что ему нравится. Другой вопрос, можно ли тем, что не вызывает внутреннего отторжения, заниматься бесцельно?
Когда Влада настигали такие мысли, он говорил себе бескомпромиссно: я узнаю новое. Я впитываю знания. Он был достаточно амбициозен, чтобы мечтать однажды пошить что-то своё, но не более того. Кто это будет носить? Кому это будет интересно? Если подобные вопросы и всплывали в голове Влада, он отвечал на них односложно и просто. Никто и никому. Кому может понравиться моё бездарное рукоделие?
Виктор постоянно курил трубку и разносил пепел по всей мастерской. Вытряхивал трубку там, где считал необходимым забить её заново — часто пепельницей служили карманы висящих везде костюмов. Одной из обязанностей Влада было по вечерам выметать многочисленные кучки, и мастер оценивал эту работу куда более придирчиво, чем любую другую. По поводу всего остального он говорил:
— Здесь ты не найдёшь никаких новых веяний.
Влад будто бы не возражал, и Виктор раздражённо вскидывал брови.
— Это же неправда! Почему ты меня не поправляешь? Боишься сказать слово поперёк? Но я же тебя за это не съем!
— Но это правда, — спокойно говорит Влад.
Виктор вскакивал так резво, что хотелось поднять голову и найти глазами пятно, которое этот человек-фломастер оставил на потолке.
— Каждое, каждое из этих платьев и сейчас остаётся новым веянием, застывшее, как… — он водит глазами, подыскивая сравнение, — как муха в янтаре. Нужно уметь это разглядеть, а не смотреть на костюмы как на гору старого тряпья.
Влада раздражал тон мастера, но он заставлял себя успокоиться. Виктор говорил очень дельные вещи. Только так и нужно смотреть на эти груды одежды. Прошедшие годы, десятилетия и столетия только заточили их актуальность, выправили, как нож на ремне.
Иногда в театре появлялись молодые артисты, выпускники театральных вузов или те, кто ещё учился на последних курсах. Надолго они тут не задерживались, но неизменно приходили знакомиться с костюмерной. Виктор поджимал губы, но позволял беспрепятственно гулять по своей вотчине. Кажется, ему льстило внимание.
Влад же общался с ними с огромным удовольствием. Со школы и родного двора у него приятелей совсем не осталось, в институте он просто не успел их завести. Он был достаточно нелюдим и легко обходился без общения, но к необычным людям — а люди, точкой приложения энергии которых был театр, несомненно, были необычными, неважно, тратили они эту энергию, чтобы сыграть роль, чтобы придумать и собрать сцену, или просто подключить звуковую аппаратуру. Рыбьим взглядом, как у ветеранов сцены и воителей грима, играющих одни и те же роли безупречно даже в дни болезни, даже в минуты душевной слабости, здесь пока что и не пахло. Наблюдая за молодой порослью, Влад ловил себя на мысли, что получает удовольствие, точь-в-точь ребёнок, наблюдающий за вознёй хомяка или за игрой двух котят.
