— Убивать, — повторил Райнер.
— Не собака…
— Собаку — согласен, а таких…
— Нельзя этого…
— Очень просто.
— Может, и просто, а потом будешь сам не свой.
— Как это — не свой?
— Так. Я видел таких-то…
Дядя Миша понурился, стал расковыривать трубочку.
— Ерунда! — заключил Райнер.
Он присел и стал ощипывать селезня. Он бросал перья в костер, и едкая гарь разливалась в тумане. Туман опять накрывал дно этой гиблой ложбины.
На площади, заросшей крапивой и дудником, полыхал костер, выхватывал из тьмы то лицо, то безглазый фасад конторы, белый наличник, оторванную тесину; над черной еловой гривой встала полная луна, и от этого брошенный поселок казался еще мертвее.
Трое молча доедали налимью уху, а рядом четвертый, Райнер, — своего селезня. «Лучше б он сидел там, в доме, чем вот так, — думал Дима, обсасывая мягкие налимьи хрящики. — Сказать — ответит: «Не люблю одалживаться» или еще злее…»
— Утка, чернеть, пришла на озера, — сказал Райнер и повернулся к ним. — Теперь будем с мясом. Вы мясо любите?
— Я-то мяса не ем, — сказал дядя Миша.
— Склероза боитесь?
— Что? Нет, не поэтому.
— Может, по убеждению?
— Может, и так, а что?
— Буддист?
— Я-то? Нет, с чего бы, православный я. Просто, думаю я, есть у них настоящий разум. У животных.
— У дельфинов? Это не доказано.
Дядя Миша сидел ссутулясь, глаз не было видно под козырьком кепки, пальцы, набивавшие трубочку, мелко дрожали, сыпали табак на колени.
— Доказано, — тихо, упрямо сказал он.
— Может, у них и душа есть? — спросил Райнер и встал. Он потянулся всем телом, сверху выжидающе уставился в макушку дяди Мише.
— Душа — это у человека… — еще тише ответил старик.
— Не перевариваю этой мистики, — сказал Райнер жестко. — Пошли, Кузнецов, спать.
Он зашагал в темноту, в гору, посвечивая фонарем под ноги; лайка поплелась следом.
Дима догнал их только у порога.
— Эдуард Максимович! (Райнер остановился.) Погодите, зачем вы так? Это хорошие люди, откровенные, хлеба вон дали. Буханку. Зачем?
— Что зачем? — Райнер взялся за дверь. — Соберись, завтра с зарей тронемся. Не перевариваю этих «откровенных». Ерунда все это, Кузнецов. А буханку верни: чем расплатимся? Денег они не возьмут.
— Денег! Конечно! А вы бы взяли? Я не поеду, поедем с ними, через день-два и они… Протоку все равно не найдем.
— Найдем. Это твои носки?
— Мои. Я — не поеду.
Их разделяла только стеариновая свеча. Райнер не успел стянуть свитер, повернулся, руки его точно были связаны, бугрились мышцы предплечья.
