Владимиру Глебовичу осталось совершенно неясным, как эта новая жизнь развернулась под началом этого человека, развернулась ли она вообще как-нибудь или нет. Были и другие неясности. В частности, из биографии Петра Петровича вылетело неизвестно куда лет десять, как раз в период его становления и возмужания, и потом совершенно неясно было, куда делся сам Петров. То ли он умер? То ли был куда-то переведен, то ли еще что?
Так и вышел Владимир Глебович из мраморного дома в недоумении. Он вышел и оказался на поляне, примыкавшей к пристани и озеру. На поляне стояли храмы, скрипела карусель и гулял легкий приятный ветерок. На скамейке сидел человек лет пятидесяти. Он зарос давно не бритой пегой щетиной, синие глаза его лукаво смотрели из под кепки. Майков сел рядом и тут только заметил, что около человека на скамейке стоял граненый стакан, лежала головка чеснока, соль в газетной бумажке, кусок колбасы и полбуханки черного хлеба. Мужчина вынул из-за пазухи бутылку водки, налил себе стакан до краев и медленно выпил. Потом крякнул и откусил кусок хлеба, предварительно посыпав его солью. Майков, глядя на хлеб и колбасу, сглотнул набежавшую слюну. Мужчина по-своему понял этот жест. Он достал бутылку, налил полстакана и молча протянул Майкову.
— Пей, — сказал он.
— Спасибо, — сказал Майков и выпил.
— Ешь, — незнакомец протянул хлеб и указал на колбасу.
— Хорошо, тепло стало, — Майков откусил колбасы и хлеба.
— То-то.
— Спасибо.
— Пей еще, — незнакомец налил и себе, и Майкову. Они выпили. Понюхали хлеба и закусили.
— Ты не здешний?
— Нет.
— Видно. Ешь вон — колбаса. Я вижу, ты есть хочешь.
— Спасибо, я наелся.
— Не ври — ешь.
— Хорошо, — Майков отломил еще колбасы и взял чесноку.
— Деньги есть?
— Есть…
— Дай пять рублей, я еще сбегаю.
— На.
Мужчина поднялся, взял синюю денежную бумажку и степенно пошел с ней к магазину. Через пять минут он уже вернулся, держа в руках бутылку водки и бутылку портвейна. Ни слова не говоря, он налил еще и протянул стакан Майкову. Майков выпил. Поляна уже немного плыла перед глазами, храмы качались и несколько расплывались, полная сказочность воцарялась вокруг. Храмы начали кружиться, и весь мир словно раздвинулся и наполнился светом, радостью и неукротимым восторгом. Грусть исчезла, и, казалось, не стало в мире ничего невозможного. Все было под силу. За городом, за серым озером, за бескрайними лесами Майков ощутил бесконечности просторов, которые переходили в просторы неба и продолжались к дальним звездам и еще куда-то в прекрасную неизмеримую бесконечность. И от того, что бесконечность была так зрима, так рядом, на душе сделалось счастливо, и каждое неистовое желание, мечта казались сбыточными, реальными, и от этого весь мир превращался в веселую бесконечную, справедливую сказку. Жизнь, только что виденная им, словно бы отодвинулась, и вместо нее приблизилась и вошла в душу другая всемогущая жизнь. Все улицы, дома словно бы налились тайными смыслами, ожили, преобразились, грусть исчезла, захотелось обнять всех, потому что сам мир, расположившийся кругом, звал к этому. Ничто не было в этом мире так естественно, как эти ощущения восторгов и всемирных объятий.
