Сам магазин расположился в палатах, украшенных резьбой. Палаты эти состояли из трех огромных залов, поддерживаемых в центре столбами. Потолки стекались к столбам, образуя приземистые своды. Под сводами этими стояли длинные прилавки. На них лежали ряды консервных банок, банки с огромными солеными огурцами, кульки с крупой и солью. И все. Одновременно присутствовал тот же тягучий и тошнотворный запах, который не дал поесть Майкову и в столовой. Владимир Глебович тоскливо оглянулся и снова вышел на улицу. Начинался мелкий дождь. Серое небо сомкнулось с водами озера. Оно словно придавило собою все строения и людей. И сам город от этого стал сплющенным, ушедшим в землю, каким-то исказившим свои черты.
Что-то придавленное, скованное, затаившееся, что-то тоскливое ощутилось Владимиром Глебовичем в атмосфере города. Это нечто, казалось, проникало и внутрь домов, и в магазин, и в самих людей.
Майкову стало страшно. Он оглянулся. Улица, на которой он стоял, была совершенно пуста. Люди в домах повсюду почему-то задергивали шторы. Напротив него, за стеклом, в комнате он увидел лицо старухи в кацавейке и черном платке. Старуха смотрела на него, и он долго не мог оторвать от ее глаз своего взгляда, словно прилип к ним. По ее глазам он прочитал нечто такое, что явно присутствовало в городе, что таилось в его жителях, но не выказывалось ими. Нечто, что безусловно все знали, а если не знали, то чувствовали, нося его в себе, но о котором не говорили, о котором не принято было говорить.
Оно завораживало, притягивало и сковывало, какая-то огромная сила чувствовалась в нем.
Казалось, город этот может неожиданно исчезнуть, и на месте его окажется иной город, который как бы выйдет из этого и в нем это нечто будет обозначено ясно и четко, но пока оно не было так обозначено. Пока оно, вероятнее всего, зрело и таилось в душах людей, в уме их и в том более широком сознании, которое выше ума и души и которое соединяет всех людей воедино, говоря им, что, несмотря на их разность, все они есть нечто общее, не так уж и разнящееся между собой, нечто совершенно и обнаженно человеческое.
Майков наблюдал город. Город же наблюдал Майкова, словно был не скопищем людей, а существом. Майков чувствовал обостренное внимание к нему и от этого он острее ощущал город и его жителей. И, несмотря на явную несуразицу этой жизни, несмотря на какой-то развал, что-то томительное, грустное, волнующее, что-то такое дорогое ощущалось им в этих развалинах, нечто такое, что сливалось со всей его жизнью, что заставляло душу его вздрагивать при соприкосновении с этими городскими старинными видами, с этими развалинами. Каждый из этих образов претворялся в одному ему, Майкову, понятные картины из пленительных линий, треугольников, их сочетаний света и цвета. Тысячи градов будил он в душе, ушедших уже, грустных и строгих, и будущих, расцветающих в сознании от соприкосновения с грустной, прижатой душой этого города.
