Во всем этом было что-то родное, что-то до боли знакомое, русское, что-то, за чем скрывалась какая-то важная, главная соль жизни, та соль, которую пока не знал человек головой, но всегда чувствовал сердцем, что-то, ради чего, видимо, стоило жить и ломать жизнь, и строить новую, и бросать, не достроив, чтобы взяться снова за невиданное по размаху дело. Было тут такое, что вышло из веков, из древности, несмотря на разительность перемен и катаклизмов. И когда Владимир Глебович представлял жизнь, тянущуюся тут, он словно видел, как эта жизнь родилась из прежней жизни, когда тут звонили колокола, крестились у церквей старухи и ездили купцы на извозчиках, и загадочные глаза также высматривали твои глаза из-за стекол, когда тут строили эти деревянные огромные дома и пахло свежим деревом и смолой, когда леса были гуще, а жизнь людская сквозила полной обнажающейся тут и там нищетой и голодом.
И потом он представлял, как эта старинная дорогая жизнь, вдруг вздрогнув, расширившись, взорвавшись, соткав чудовищное абстрактное полотно, разлетевшись на множество кусочков, на множество судеб и страданий, слилась в жизнь новую, изменившуюся формой и содержанием, но оставившую в себе то прежнее, к чему шла душа, и что было теперь так же скрыто от глаза, как и тогда. Просто это прежнее немножко подвинулось и выросло, как бы приблизившись к какому-то вечному образу, но осталось в тайне, испытывая разум. И это был какой-то главный образ жизни, тот образ, ради которого жизнь снова и снова должна была взрываться и складываться, приближаясь к нему… И сейчас жизнь эта словно разорвалась, разошлась, но сойтись не успела, и Майков был рад каждому случаю, чтобы узнать хоть что-то об этой жизни. А случаи такие то и дело случайно представлялись.
Прямо за площадью был краеведческий музей.
Музей располагался в обширной деревянной церкви. Складывалось впечатление, что почти каждое учреждение находится в этом городе в церкви. Майков поднялся по огромной скрипучей лестнице на второй этаж: церковь была перестроена и разделена на два этажа. Осмотр начинался со второго этажа. Тут находились чучела медведя, рыси, лебедя, утки, несколько чучел волков. Также были выставлены окаменелости: скелеты людей, животных, позвонки китов и динозавров. Все это лежало в прекрасном порядке под сверкающими от чистоты витринами. Все это пахло либо нафталином, либо окаменелой пылью, доносящей до носа Владимира Глебовича запахи тысячелетней, а может быть, и миллионолетней давности. Все это, освещенное тусклым светом, пробивающимся сквозь узкие церковные окошечки, располагало к глубокой задумчивости и некоторой даже оцепенелости.
