* * *
Но тут случился новый врачебный заезд, и в комнату Марины, наконец, поселили «какую-то мымру» – её коллегу, кардиолога – и та спугнула сладкую парочку! Теперь Андрюха с дамой сидели в нашей комнате, всем видом намекая – а не пошёл бы ты, zyablikov, погулять, на улице такая погода. Действительно, весна пришла в Киев в тот год очень ранняя, бурная и пьянящая, а самое главное – отвлекающая от учёбы. Выходя из института, совершенно не хотелось идти в общагу, а хотелось бесконечно гулять по бесконечно лирическим киевским улицам – тем более, что «общага» находилась недалеко от таких исторических мест, как Подол, Андреевский спуск, Владимирская горка, Богдан Хмельницкий с Софийским собором и парк Бабий Яр. Весна всегда приходит без спроса – просто приходит, и всё. Напомню, zyablikovy было только 32 тогда. Делать нечего, чертыхаясь в душе, я попёрся на улицу (ключ в замке тут же клацнул), где моментально попал под бесконечное очарование весеннего Киева и прогулял по нему более трёх часов. Вернувшись, наконец, в «общагу», я был крайне удивлён тем, что дверь в нашу комнату была до сих пор заперта! На мои стуки никто не отозвался, ключа на вахте ключа тоже не было, пришлось идти к Марине в комнату. Там за столом сидела мымра – высокая сухощавая женщина в квадратных очках, которая усиленно читала «Неишемическую кардиологию» и ела печенье из пачки. Будучи наслышан нелестных отзывов от Марины, я как можно официальнее представился и спросил, не знает ли она, где её соседка или Андрей – даже не столько, где её соседка или Андрей, а где единственный ключ от моей комнаты. «Мымра», прилежно обведя меня внимательным взглядом синих-синих глаз через довольно выпуклые линзы, сухо ответила, что нет, не видела ни свою соседку, ни Андрея. О том, где ключ, она так же не имеет ни малейшего понятия. Мне оставалось только откланятся, но сокомнатница Марины неожиданно предложила мне подождать их здесь, так как не имея ключа, идти-то мне некуда. Это не совсем так, вполне можно было пойти «на телевизор», в крайнем случае – посидеть внизу в холле… но я почему-то не пошёл. Предложение подождать здесь было весьма кстати – я устал и проголодался, а потом, это же общага, всё-таки. «Мымра» (кем она могла показаться только на первый взгляд) предложила мне чаю с печеньем и абрикосовым вареньем, и оказалась довольно приятной девушкой лет 30, по имени Лариса из города, кажется, Кременчуг. Она работала кардиологом на 1.5 ставки (с дежурствами), была замужем, есть ребёнок, сынишка. Институт закончила с красным дипломом (и примерным поведением, судя по её облику и манере держаться). Я, в свою очередь, рассказал о себе – что работаю травматологом тоже на 1.5 ставки, хочу вот дополнительно освоить нейрохирургию, тоже женат, дочка и т.д. Как говорится, «без напряга» между нами завязалась непринуждённая беседа. Было интересно и увлекательно (она была чрезвычайно начитанна), и приятно смотреть на Ларису – ведь была очень даже ничего собой, натуральная блондинка с правильными чертами лица, высокая, стройная, длинноногая – хотя при этом несколько угловатая и сутулая – как, впрочем, и положено быть отличнице и хорошему товарищу. В этом смысле она была просто классический типаж очкастой книжницы, который троечница Марина обозвала «мымрой». При первом взгляде многое в ней в глаза не бросалось, но при втором, третьем… сотом… каждый раз отыскивались какие-то новые и неповторимые черты и чёрточки. Лариса тоже пристально изучала меня через свои очки. Таких синих глаз я ни у кого больше не видел. Хорошо, что оба мы были семейные люди и разглядывать друг друга можно было не смущаясь. Давно я не разговаривал с женщиной – в смысле, не с женой, а «с женщиной». Это было тем более ценно и приятно, что последние 3 месяца я общался исключительно с мужчинами. Ларисе, кажется, общение со мной minimum развлекало, впрочем, я всегда чувствую, интересен я собеседнику или нет. Ей я да, был интересен – причём, всё сильнее и сильнее. Почему-то осознание этого меня приятно волновало. Вскоре явились наши голубки, «вжопу пьяные» – они сперва пошли в кино, потом напились в приобщагинской забегаловке, ключ унесли с собой – понятное дело, весна, гормоны, соловьи. Выпить была, конечно, идея Андрюхи, наравне с женщинами, ввпивка была вторым смыслом его немудрёной жизни. Как-то ему удалось уломать Марину разделить компанию, ибо сама она относилась к «этому делу» без энтузиазма, не то, что к «другому делу». На следующий день я уже пошёл к «мымре» с учебником, оставив в комнате Андрюху с Мариной, безо всяких намёков с их стороны. Меня охотно впустили, и на какое-то время комната Ларисы превратилась в читальный зал – мы с ней прилежно сидели за столом, уткнувшись в книги. Потом я предложил пойти погулять, на что Лариса с видимым удовольствием откликнулась. Часа четыре я водил её по Киеву, увлекательно рассказывая о достопримечательностях, как настоящий гид со столичными манерами. Лариса очень нравилось – уже неделю, как она приехала, но всю неделю просидела в комнате, так как надо заниматься, а одна никуда не пойдёшь в незнакомом городе. Походка её была необыкновенно легка. Я заметил, что и сам с ней стал как-то легче, невесомей, что ли. Потом мы с девушкой (пусть не "моей девушкой", но кому какое дело) купили в супермаркете сосисок и макарон, печенья «Эсмеральда» и Лариса приготовила очень вкусный ужин, после которого пили чай, ели печеньем и увлечённо говорили о творчестве позднего Достоевского. Лариса утверждала, что великий писатель – родоначальник детективной и психеделической литературы, я же доказывал, что образы алкоголиков гораздо роднее и милее его сердцу, чем психов и преступников. Она (хрустя печеньем) – не само убийство, а именно состояние преступника перед, в момент и после убийства придают книгам Достоевского неповторимую уникальность! Я (яростно хрустя печеньем) – именно тема хронического алкоголизма в творчестве позднего Достоевского придаёт его произведениям такую правдоподобность и пронзительность! Мы бы ещё сидели, но тут припёрлась Марина сильно не в духе – она насмерть разругалась с Андрюхой – всем видом показывая, что хочет спать, и нам пришлось расстаться. Учебник я не стал забирать с собой. Следующий день напомнил предыдущий как две капли воды, кроме того, что мы гуляли не на Подоле, а в Бабьем Яру, незаметно перешли на «ты» и вместо макарон с сосисками на ужин были оладьи со сметаной. После ужина о Достоевском уже не говорили, а снова открыли специальную литературу. В полном молчании (лишь иногда перелистывалась страница) прошёл час, другой, время приближалось к полуночи, а Марина всё не шла. Посередине стола, невидимая за книгами, стояла надорванная пачка с печеньем «Эсмеральда». Периодически то она, то я, брали оттуда печенюшку на ощупь, время от времени наши пальцы там неожиданно встречались и тогда между ними проскакивали электрические разряды. Каждый раз, протягивая руку, становилось тревожно-интересно – коснусь ли я в этот раз её длинных, тонких холодных пальцев. И, когда не касался, возникало непонятное чувство Когда касался, чувство возникало другое, ещё более непонятное. Вдруг я заметил, что мы с ней не столько читаем, сколько делаем вид (страницу никто из нас уже час не переворачивал), а сами неотрывно следим друг за другом – когда протянется рука за печеньем. И мы оба это одинаково понимали… – Ну, я это… пойду? – выдавил, наконец, я, когда неловкое молчание в комнате стало невыносимым. – Куда? – спросила Лариса, не отрывая взгляд от одной и той же страницы в «Клинической электрокардиографии». – К себе… поздно уже… – Боюсь, что уже
