— Просто в Ужемье. Но это неважно, Кирилл Константинович. О Тамаре надо поговорить. Нельзя же так…
— Нет! — вдруг выкрикнул Оболенцев, и Антон испугался, что их услышат. — Не сейчас. Я занят, понимаете, занят! У меня съемка, вы же видите.
— Но я недолго. Второй день жду.
— Нет! Вечером, ночью, когда угодно, только не сейчас. — Оболенцев решительно повернулся и зашагал обратно к машине. Внезапно остановился, властно взглянул: — И чтобы больше я вас не видел на площадке, ясно?
— П-почему же? — не понял Антон. — Земля не купленная… А дело у нас серьезное, сами знаете.
— Вот поэтому и скройтесь. Если сами не уйдете, прикажу увести!
Он пошел быстрым шагом, Оболенцев, и было бы глупо кричать ему вслед. Вот догнать и дать по шее — другое дело. При всех. Чтоб с катушек долой, чтоб рубашечку беленькую вконец измарал…
— Слабо, между прочим! — все же крикнул Антон. — Вот возьму и не уйду!
Оболенцев не обернулся.
«Ну, сука, погоди, — бормотал Антон, задыхаясь от обиды, — ну, шалавый…» А сам шагал по дороге и не понимал, что шагает, что выполнил приказ, которого, в сущности, мог и не выполнять. Только миновав с полкилометра и немного успокоившись, решил — бог с ним, с этим неврастеником. Сам виноват: не то выбрал место да и время.
Он уже собрался свернуть к берегу Древны, искупаться, но за спиной затарахтело, заныл мотоциклетный сигнал, пришлось сойти с дороги.
Красная «Ява», пыля, проскочила мимо. По шлему, по кожаной куртке Антон узнал в седоке Славку. Мотоцикл сбавил ход, но не остановился, Славка обернулся, изловчась, махнул рукой и что-то крикнул. Антон не разобрал что, но, показалось, обидное — вроде недавних слов Оболенцева.
И, торопясь, будто мог еще успеть, он нагнулся, поднял с земли камень и, натужившись, швырнул вслед пыльному облаку.
— Ишь, разъездились… Х-х-озяева!..
Возле сплошной стены дома, с одним только окном в дальнем конце, был врыт в землю стол с лавками по бокам, и весь его заставляли пустые бутылки. Издалека, от калитки, не сразу поймешь, что тут происходило. Четыре мужика толковали целый час, могли и надраться.
Только подойдя ближе, Антон разобрал, что бутылки из-под боржома; в одной еще осталось, и ему смертно захотелось пить.
Он покосился на босую девчонку в коротком, не по росту платье, снимавшую с веревки белье, и сказал себе, что пить все равно не попросит, а девчонка хорошо бы ушла — лишняя. Но Оболенцев словно почуял или специально так постарался — первым делом пододвинул стакан:
