Оператор скрестил пальцы решеткой и опять захихикал.
— Между прочим, сам подначил, — стесненно и как бы оправдываясь сказал Оболенцев. — Не крикни ты, я бы ни за что не решился. Выходит, ты главный был бы ответчик, если что. Совратил.
— Э-э, нет! Мы только соучастники. Ты хозяин, тебе и отвечать… Вы, режиссеры, авторы всего.
Антон слушал разговор рассеянно, еще стоя там, куда подтолкнул его Максим Давыдович, переживал неловкость. Да и слова, которые говорили при нем, не укладывались в сознание: если на съемке произошло что-то опасное, противозаконное, то почему это обсуждают так спокойно, словно для виду препираются, кому первому войти в дверь. И почему их никто не одернул прежде — народу вон сколько участвовало, понимать должны, что можно, а что нельзя. Но главное, своим разговором эти двое портили впечатление, которое осталось у Антона от съемки, — будто вправду побывал на войне. И, как бы защищая это свое чувство и отстраняясь от ненужно услышанного, Антон вздохнул поглубже и выпалил, одновременно заливаясь краской:
— Кирилл Константинович, мне надо с вами поговорить.
— Со мной? — переспросил Оболенцев. — Ну говорите. Насчет оплаты за вчерашнее? Я распоряжусь.
— Да нет… я же так, просто помог. Мне… отдельно надо поговорить!
И, не зная сам, что делает, Антон схватил Оболенцева за руку и потянул прочь, к дороге, подальше от речистого оператора, от автомашин, крана, сгоревшего самолета — всего того, что невидимыми щупальцами притягивало его к себе и мешало хоть ненадолго уединиться с режиссером, сказать, что, кроме картины, которую тот снимает, есть на свете еще нечто важное, и от этого все равно не уйти.
Оболенцев не упирался, Антон выпустил его руку, но знал, что режиссер идет за ним, и все думал, много ли они прошли, не станут ли слышны их слова другим. Только почувствовав под ногами гладкую ложбинку дорожной колеи, он остановился.
— Я приехал поговорить насчет Тамары. — Что еще сказать, он не знал. Смотрел на Оболенцева, ожидая, что тот переспросит, поддержит разговор, но режиссер молчал. — Я насчет Тамары, — снова проговорил Антон и удивился, что не испытывает к Оболенцеву ни злости, ни обиды, хочется только поскорее высказаться, словно ответить урок — чтобы поставили отметку и отпустили.
— А вы кто? — спросил Оболенцев.
— Моя фамилия Сухарев, Антон Сухарев. Я на Севере служу..
— Вы, значит, брат ее, — сказал Оболенцев и нахмурился. — Живете в Заужемье или Приужемье, да? Она рассказывала.
