— А он днем у реки и в картине тебя сниматься уговаривал? Как артиста?
— Да я уж и снимался. Штангу поднимал, дублером… Ну сняли меня, пошел в курилку. Сидим. Я училищную байку рассказал. Знаешь, как в столовой старшина спрашивает новичков: «Наелись?» И один за всех басит: «Не-ет!» Старшина сразу: «Как фамилия?» И опять голос: «Наелись…» — Славка засмеялся. — Оболенцев тут как тут, с блокнотиком: дай, говорит, спишу. Ну я по-новой рассказал — и в столовую обедать. Потом иду мимо ДОСа[1], он опять зовет: иди, помощь требуется. Подошел. А он, оказывается, актера, под летчика загримированного, байку мою заставляет юмористически произнести, а у того не получается…
— И что же дальше?
— Я говорю: ерунда это, про старшину. Можно посмешнее вспомнить. И про своего инструктора рассказал, еще аэроклубовского, как тот в воздухе орал: «Много думаешь, Широков, жить надо!» Это я, значит, Широков… У меня никак заход на посадку чисто не получался, лучше бы, матерюсь про себя, сказал, что с ручкой делать, с педалями, а он — «жить»! — Славка помолчал и прибавил: — А вообще жаль того парня, актера, который летчика играет. Оболенцеву не нравится, кричит, а у того пуще не выходит. Говорил, сменить его хочет, да поздно. Много переснимать. А может, и можно заменить. Не знаю.
— Ну вот и давай. Спишут с летной, не надо будет штурманом на КП идти. Киноартист! Еще и портреты в киосках продавать будут. Как Смоктуновского.
— Да я вообще сыграл бы, — не принял насмешки Славка. — В школе драмкружком увлекался и в училище. На аккордеоне пиликаю. Смог бы, наверное… определенно смог.
— Завидная храбрость! — сердито возразил Антон. — От «смог бы» до «сделал», знаешь, сколько верст? Сколько людей между этими словами всю жизнь болтаются, уверенные, будто своего достигли? Ты не из их числа? А? Чего молчишь?
Он ожидал ответа, но за перегородкой было тихо. Только шелест листьев доносился из палисадника да отбили полчаса позывные. А дальше случилось так, что Антон не успел ничего понять, приготовиться. Заскрипели пружины, прошлепали по полу босые ноги, отдернулась занавеска, и в отгородке обнаружился Славка. Секунду постоял, сел на койку, и на фоне бледно-синего окна заметно очертилась его крупная голова, угловатые, мускулистые плечи.
— Слышь, — проговорил Славка шепотом. — Ты верно чувствуешь. А главное, завтра уедешь, разойдемся навсегда. Так вот послушай… Только не перебивай. Ладно?
Так бывает в поезде. Люди садятся на разных станциях, на разных выходят, и если разговорятся, то не сдерживают себя. Точно исповедуются, выкладывают такое, чего бы и близкому другу не рассказали. А все потому, замечал Антон, что знают: скоро возьму чемодан и сойду в незначительном городе, его и названия-то не запомнишь, или собеседник первым сойдет, вот и не встретимся больше, а все ж поговорили, облегчилась душа.
