Думаем все же, что художественная цельность и ценность этого произведения значительно слабее восхитивших А. С. Пушкина и В. Г. Белинского автобиографических записок Н. А. Дуровой. Слишком заметны здесь «швы» романтической условности, ощутимы натяжки сюжетных хитросплетений. Неправдоподобна, надуманна ситуация многолетнего тайного пребывания молодой жены графа (да еще и с двумя детьми!) в особняке графини Тревильской-матери. Но эти художественные «нестройности», думается, многократно искупаются реалистической полнотой характеров, точной передачей социальных состояний, типичных для русского общества первой половины XIX века.
Конечно, и З. А. Волконская и Н. А. Дурова, так веско заявившие свой талант и свою общественную значительность, воспринимались лишь как явления уникальные, феномены, которыми не следует мерить творческие возможности «слабого пола».
Однако на литературном небосклоне России 30–40-х годов вспыхивали все новые и новые, очень заметные имена, иногда замаскированные прозрачными псевдонимами. Вышли в свет две повести Е. П. Ростопчиной под общим заголовком «Очерки большого света» и подписью Ясновидящая. Стал центром притяжения общественной и литературной жизни салон поэтессы и переводчицы Каролины Павловой. Нарасхват читались номера журнала «Библиотека для чтения» с произведениями Зенеиды Р-вой. За этим псевдонимом укрылась писательница Е. А. Ган. Именно ей вскоре В. Г. Белинский посвятил многостраничную статью, где круто, как это было свойственно великому критику, пересматривал традиционные взгляды на общественную роль женщины и свои личные воззрения в том числе. Оп заявлял: «Звание писательницы пока еще контрабанда не у одних нас… Едва ли кто упустит случай, говоря о пишущей женщине, посмеяться над ограниченностью женского ума, более будто бы приноровленного для кухни, детской, шитья и вязанья, чем для мысли и творчества… Если закон оставит женщину в покое, тогда против нее действует общественное мнение. Тысячеглавое чудовище объявляет ее безнравственною и беспутною, грязнит ее благороднейшие чувства, чистейшие помыслы и стремления, возвышеннейшие мысли — грязнит их грязью своих комментариев; объявляет ее безобразною кометою, чудовищным явлением, самовольно вырвавшимся из сферы своего пола, из круга своих обязанностей, чтоб упоить свои разнузданные страсти и наслаждаться шумною и позорною известностью»[4].
Последние слова — почти перифраз значительного отрывка повести Е. А. Ган «Суд света».
