И тогда Катерина решила разыграть карту покорности и братской любви. Она дала понять своему сыну, что руку королевы он может получить лишь одним путем – если будет всячески льстить самолюбию Карла и, насколько возможно, заручится его покровительством. Роберт Тарентский понял, что от него требуется, и перестал добиваться расположения Иоанны, принимавшей его ухаживания с благосклонным равнодушием, с тем, чтобы теперь неотступно следовать за кузеном Дураццо. К этому последнему он выказывал такую же почтительность и уважение, какими Карл, вознамерившись его погубить, в свое время ввел в заблуждение принца Андрея. Вот только герцог Дураццо не дал себя обмануть дружескому расположению и лояльности со стороны наследника Тарентского дома. Он сделал вид, что тронут этой внезапно проснувшейся приязнью, но доверять излияниям Роберта не спешил.
И тут случилось нечто, чего никто не мог предположить, и планы обоих кузенов полетели в тартарары. В один из дней, когда Карл с Робертом выехали на конную прогулку (после их лицемерного примирения это случалось довольно часто), младший брат последнего, Людовик, всегда обожавший Иоанну с той рыцарской и наивной преданностью, какую юноша бережет в своем сердце, словно сокровище, когда ему двадцать и он красив, как ангел, так вот, этот самый Людовик, который остался в стороне от подлых злоумышлений семьи и не обагрил своих рук кровью Андрея, поддавшись уж не знаю какому сумасбродному порыву, явился пред ворота Кастель-Нуово и, пока старший брат терял драгоценное время, ища благословения Карла Дураццо, приказал впустившим его солдатам более никому не отворять. Затем, ни на мгновение не устрашившись гнева Карла и ревности Роберта, он вбежал в покои королевы и там, по свидетельствам Доменико Гравины, без лишних слов вступил с нею в супружеские отношения.
Вернувшись с прогулки, Роберт Тарентский сперва удивился, что стражники не торопятся опустить для него мост, и стал громким голосом звать их и грозить наказанием за столь непростительный недосмотр. Однако ворота замка по-прежнему оставались заперты, и солдаты не выказывали ни малейшего страха или раскаяния. Князь рассердился уже не на шутку и поклялся, что перевешает, как собак, всех тех мерзавцев, которые имели наглость его не впускать. И тогда императрица Константинопольская, опасаясь кровавой ссоры, которая неминуемо разгорелась бы между сыновьями, без всякой свиты, пешком, вышла навстречу сыну и, призвав на помощь все свое материнское влияние и упросив его не показывать своего гнева перед шумной толпой, собравшейся посмотреть на это странное представление, шепотом поведала, что случилось в его отсутствие.
