В палате, кроме моей, было ещё одиннадцать коек, которые были заняты легкоранеными, простуженными и обмороженными бойцами и отделенными командирами. Все мои соседи были армейскими, то есть находились в подчинении наркомата обороны в отличии от меня, проходящего службу в погранвойсках НКВД. Однако здесь никто не демонстрировал, что называется, корпоративной неприязни, всё-таки мы все здесь были в одной лодке, к тому же наличие у меня боевого ранения и ордена показывали, что я не какая-нибудь тыловая крыса, а такой же как и они подлинный труженик войны.
Узнав о том, что здесь имеется библиотека и ежедневное поступление газет, я понял, что попал в рай. Тут даже мифических райских дев не надо и так всё прекрасно. Позднее, правда, выяснилось, что книги здесь преимущественно из запасников местной гимназии, оставшиеся ещё с царских времён, и, разумеется, напечатанные старым, дореволюционным шрифтом с его буквенными излишествами. По всей видимости, лишь небольшая часть запасов была допущена к внутрибольничному обороту вездесущим политотделом — произведения Пушкина, Жуль Верна, Конан Дойла, Герберта Уэлса, Льва Толстого — но и этого хватало, чтобы почти полностью покрыть имеющийся спрос. Однако, в первую очередь для того, чтобы поддерживать репутацию политически грамотного младшего командира, сначала я внимательно ознакомился с подшивками коммунистической прессы за последнюю неделю. В газетах всё также почти ничего не писалось о происходящем на финском фронте — только короткие оперсводки — Красная Армия продолжает продвижение вперёд, преодолевая сопротивление белофинских войск. Большинство моих соседей по палате не утруждали себя чтением книг и газет, а наслаждались ничегонеделанием и болтали между собой, делясь воспоминаниями о мирной, в основном деревенской жизни, и женщинах. Однако комиссара госпиталя такое положение дел в подведомственном учреждении устраивать не могло и он ежедневно посещал нашу палату и устраивал политинформацию, рассказывая о невероятной подлости финских агрессоров. Во время его лекций все обитатели палаты молча сидели с хмуро-задумчивыми лицами и кивали, будто бы действительно во всём согласны с этим краснобаем.
Через день отдыха на этом райском курорте, военврач, внимательно осмотрев благополучно заживающую рану, снял швы и «обрадовал» новостью, что через пять дней меня выпишут. В этот момент очень сложно было продемонстрировать энтузиазм, но я старался изо всех сил и, надеюсь, у меня неплохо получилось. Не хотелось разочаровывать окружающих, считающих меня настоящим героем. Ведь в нашей палате не было ни одного солдата, который мог с уверенностью сказать, что убил хотя бы одного финна. Я же в первый день пребывания в лазарете честно сообщил, что у меня на счету восемь врагов, из которых, правда зачтено только четыре, да ещё два пленных. А так как в госпитале лечились и Фролкин из моего отряда и бойцы из полувзвода Петренко, то вскоре все знали, что мои слова не являются пустым бахвальством, соответственно и отношение ко мне было искренне уважительным и бойцы считали, что я просто обязан снова рваться в бой, в отличии от них, мечтающих подольше отдохнуть в медсанбате. В действительности же, на душе у меня кошки скребли от скорой необходимости снова возвращаться на войну.
