На пристани понимали, что затонувшие машины нужно поднять быстро — иначе река захватит их в крепкий плен движущегося песка.
Аварийная команда работала по горло в холодной воде, но это, казалось, только кипятило и будоражило людей. Ухая и ругаясь, они энергично отбивались от воды, обвязывая машины стальным тросом. Иногда они выскакивали на берег и, шлепая мокрой одеждой, с задорным кряканьем плясали возле костра, засыпая огонь тяжелыми брызгами.
— Поддай, Петруха! Дуй до горы, — кричали они, и парень бросал в костер новую охапку щепья разбитых ящиков и каких-то древесных обломков, залитых гудроном. Пламя металось, норовя лизнуть людей гибким языком.
Несколько раз Петруха раздевался и тоже прыгал в воду. Ему было холодно, но, глядя на рабочих, он забывал о себе. Когда над водой показался трансформатор, Петруха яростно вцепился руками в его тяжелую черную тушу. Рядом с его напрягшимися пальцами лежали чьи-то узловатые рабочие пальцы. На одном из них, большом, был сбит ноготь.
Петруха переживал такое чувство, как будто его пригласили на большой праздник и, не спрашивая, кто он и чей, посадили рядом с собой, рядом со всеми гостями.
Он тащил новую охапку дров к костру, когда сзади подошел и взял его за плечо ночной сторож у барж, бородач лет пятидесяти, с красным носом на опухшем лице, по кличке Долдон:
— Ты опять тут? Марш отсюда. И быстро.
Кто-то из рабочих громко запротестовал:
— Ты не прискребайся к парню, слышь?
— Он тут у дела, — поддержал второй.
— Знаю его дело, — на всю пристань заблажил Долдон. — Он будто и работает, а сам глаз вострит, где что плохо лежит. Я тут за все в ответе. Чего гляделки-то остаканил? Марш — говорю.
Петруха в сердцах швырнул дрова на камни мостовой и медленно пошел к воротам порта, а сзади плелся Долдон и облаивал его голосом старой охрипшей собаки:
— Варнаком тебя кличут. Варнак ты и есть. Проваливай, шпана.
Последние слова плевком с нечистых губ пали в душу парня. Скрипнув зубами, Петруха повернулся и шагнул на Долдона. Тот попятился и стал снимать с плеча винтовку. А Петруха, вдруг подскочив к сторожу, вырвал из его рук винтовку и, размахнувшись, швырнул ее в Каму.
Долдон взревел и бросился к пожарному сараю звонить в колокол.
— Это ты, парень, зря, — укорил Петруху белобрысый плотник.
— Конечно.
— Судить мужика станут.
— Пусть не лается.
Вышел Петруха в город с горькой ношей обиды. Обида была не на Долдона. Он с ним рассчитался. Будет помнить. Но почему люди, с которыми вместе работал Петька, безучастно отнеслись к надругательствам над ним. Ни один не оборвал Долдона. «Не человек я для них, что ли, — думалось парню. — Работать — так Петька дуй до горы, а наступить на грязный язык сторожа никому неохота. Зачем ссориться. Парень выдюжит. Все сволочи», — кипел Петруха, и сжимались его кулаки.
