Может показаться, что автор сильно утрирует прозвучавшие мнения? Но в годы за тем, в третьеэмигрантских изданиях, мы читали куда и куда похлеще.
Лев Ильич сокрушается: "бедная Россия: евреи её ненавидят, русские презирают, христиане считают дьявольским наваждением". Почему русская беда "вызывает не жалость, не огорчение, почему не болью пронзает? Почему такое злорадство, злобный смех, даже восторг?". Однако "стыдно жить в России и поносить её по любому поводу, а чаще без всякого". И "вовсе не под крапивой весь русский род вывели"; и кладбища русские вовсе не заброшены: "в родительские дни туда приходят, с могилками возятся". И в революцию "для русского человека, если о массовости говорить, скорее характерно было некое оцепенение, пассивность - отдал Россию русский человек". Но "сила этой слабости, покорности, смиренность эта не зря, только тут и могло сразу десять веков назад, пустить корень, зазеленеть, расцвести" христианство. И с тех пор "никто не смог изменить, а уж как старались, что вытворяли на этой земле, чем только не утюжили". Да, может быть "всё это была Россия. И не проклинать её следовало, подыскивая звонкими аллитерациями рифмы, призывая мор, глад и холод, точно зная, что чем громче проклинаешь, холодея от собственной смелости, тем более получишь, а там прощай и будь ты проклята!" Но по крайности амплитуды чувств героя, столько уже раз явленной в этом романе, он не останавливается на том, а зовёт - или требует - больше: "Поклонись, поцелуй истоптанный заплёванный пол, поклонись истерзанной этой земле, в которой ты родился!" Не всякий может тому последовать.
А рядом настороженный ревнитель русского сознания возражает и так: в XIII веке "какое ж духовное оскудение, когда такая духовная высота, напряжённость?". И вот "очень люблю этот еврейский интерес к русской истории: что-нибудь вынюхать, а потом перевернуть исподтишка". - А ещё один русский голос: "Почему, зачем, чего им приспичила эта любовь" к России?
Вот и угоди: и так, и этак плохо. И обращаются евреи в православие - так, мол, захватывают его, "к самому нашему сердцу подбираются".
К вопросу о евреях - и вообще, и особенно в России - роман часто возвращается, иногда и без связи, неожиданно. Проблемами еврейства Л. И. заножён потому, что сам - еврей. "Вы на своей еврейской обиде споткнулись", говорят ему. "Теперь вы со своей еврейской обидой нянчитесь, а вчера вас русская идея воодушевляла". Да, соглашается он: "во мне так уж перемешалась еврейская кровь - безо всяких иных примесей: кровь благочестивых и тихих местечковых евреев, возводящих свой род к знаменитым раввинам, цадикам и книгочеям-талмудистам, с кровью барышников, конокрадов, торговцев живым товаром, комиссаров..."
