Услышав шум, Гордей встаёт и, оставив на полу подрушник, выходит в избу.
- Сана! – голос стеклом о камень звенит. Этой вот боли, страсти и ярости недоставало его молитвам. – Бедная моя! – Осторожно берёт жену на свои узловатые руки, что-то невнятно наговаривает ей, укладывая в кровать за занавесями.
- Мученица моя! До больницы дотерпишь?
- Не впервой.
- Оттуда воротишься – будешь дома сидеть. Хватит уж! А пока лежи. К Пермину пойду за подводой.
- Не глумись над собой, Гордюша! Не даст он.
- Есть, поди, и в ем сердце, – с треском напяливая продымленный армяк, отвечал Гордей. Шапки и рукавиц в самую трескучую стынь не нашивал.
Шёл к бригадиру, как бык на бойню. Знал, что отказ получит, но беда гнала.
Жили с Перминым дружно. Вражда началась из-за ничего. Фатеев и Сидор оба за Натальей Тарасовой ухлёстывали. Сидор собрался уж сватов засылать, но Фатеев, не будь промах, из-под самого носа увёл невесту. Смертельно обиженный Сидор навалился с дружками своими на жениха. Гордей выручил Фатеева. Из-за того и ненависть возникла.
Фатеев не стал дожидаться, когда заживут следы кулачных побоев, подстерёг обидчика в тёмном переулке, сбил его и оставил чуть тёпленького. Сидор полгода кровью харкал, но всё-таки выкарабкался. Срослись перебитые кости, только левая рука сохнуть стала. Дорогую цену взял за эти увечья Пермин. Где-то на приисках мыкает своё горе Фатеев. А что довелось испытать Гордею, это он один знает.
С некоторых пор и Пермин затосковал, в глазах жёлтая грусть разлилась. Щурил их, от людей пряча. В иные вечера так подпирало, что хоть волком вой. И уж те, кого ненавидел, в другом свете казаться стали. Они, должно быть, тоже устали от ненависти и недоверия.
Пермин и рад бы помириться с ними, да не поверят. Наглухо заперты души мужиков; может, и есть где узкая щёлка, но попробуй отыщи её.
- Я с просьбой к тебе, Сидор, – остановил его у конного двора Ямин. Огладив кудрявую бороду, несмело шагнул ближе, словно боялся, что земля под ним проломится. Сидор против него птенец.
- Ну? – в голосе обычная властная хмурь, из души усмешка рвётся при виде Гордеевой робости. Природа не пожалела Ямину ни статности, ни силы. Накроет кузнец сверху корчажистым кулаком – мокрого места не останется. Зная о силе своей, Гордей остерегался применять её. В драках только мирил, и то с оглядкой. Как- то, неосторожно разнимая, кинул наземь Фильшу Лапина, оторвав его от дерущихся, едва-едва откачали мужика, чахнуть стал: видно, что-то оборвалось внутри.
