Никто из нас этого не говорил! никто не писал! Но вот конфуз - и сейчас никто из нас не подтвердил, не улыбнулся, ни даже кивнул. Мы неприлично молчали.
Как! - мы и этого простейшего не понимали! В недоумении, как всё ещё переослеплённый светом фар, Александр Трифонович стал против нас быковато и воскликнул в тоске:
- Так ведь если б не революция - не открыт бы был Исаковский! А кем бы был я, если б не революция!
Только эти факультативные поэтические события и подвернулись ему на язык в ту минуту! (А Есенин, а Клюев - стали без революции!)
И завершилось "обсуждение" тем, что - нет, конечно нет, безусловно нет, "эта вещь не может быть напечатана".
Но хотя естественно было после того вернуть рукопись автору, Твардовский с виноватой заминкой сказал:
- А всё-таки, оставьте её пока в редакции. Почитает кое-кто.
Все равно её обнаружив, ничего я теперь не терял, если и оставить.
И ещё A. T. попросил меня (после сказанного многого это совсем изумительно звучало):
- Только пожалуйста, не станьте идейно-выдержанным! Не напишите такой вещи, которую бы редакторы и без моего ведома, сами, решились бы запустить.
То есть, ничего из принесённого мною он не мог напечатать - и просил впредь писать не иначе!!
Как раз это я легко ему мог обещать.
Тем более желая смягчить отказ, A. T. стал говорить о мерах но печатанию "Ивана Денисовича" - пока ещё фантастических. И упнулся. Он действительно сам не знал что предпринимать? с какой стороны? когда? Сказал мне примирительно:
- Ну, вы нас не торопите. Не спрашивайте, в каком номере будет.
Да я и не собирался. Обошлось без Лубянки - и спасибо. Проиграл я только то, что вообще рассекретился и теперь должен был с тройной осторожностью прятать свои готовые вещи и текущую работу. Я ответил:
- Это в молодости важно - скорей увидеть себя в печати. А теперь уж у меня другое дыхание.
Так мы и расстались довольно надолго. Я не торопил Твардовского и в тот год не находил ничего неправильного в его медлительности. Да и с чем было эту медлительность сравнивать, какой единицей измерять! Разве в нашей литературе до того был подобный случай?
В пустой след упрекать легко. Когда куриное яйцо поставлено с малой смятинкой тыльца, то все видят, что оно может стоять. А до того оно у всех валилось. Кто из вельмож советской литературы до Твардовского или кроме Твардовского захотел бы и одерзел бы такую разрушительную повестушку предложить наверх? В начале 1962 года совсем нельзя было догадаться какими путями придумает он действовать? насколько всё это ему удастся?
