В предгорьях Заилийского Алатау не строили тогда высотных зданий, четыре этажа — предел. Четыре этажа, пять подъездов, шестьдесят квартир. И двор, предмет гордости истинного алмаатинца. Здесь знают цену зеленой тени. Зной в этих местах держится долго, окна распахиваются в начале марта, а то и раньше, едва голая ветка урючины полыхнет, накликая весну, чистым розовым цветом. В первый же выходной из всех квартир вышли во двор люди с лопатами. Это был обычный жэковский субботник, и это был тот необыкновенный день всеобщего праздника, человеческой открытости и тепла, который все чаще в Казахстане да, пожалуй, и во всех республиках Средней Азии называют одним коротким словом — узбекским словом «хошар». Они работали дружно, сажали тополя и березки, разбивали клумбы. Они еще не знали, как зовут друг друга, они знали только популярного в Алма-Ате артиста театра и кино Кененбая Кожабекова, и на него было больно смотреть...
Он поселился в квартире на первом этаже, с женой, молчаливой хрупкой брюнеткой, и двумя детьми: сыном-первоклассником и шестилетней дочкой. Его знали по фильмам «Алитет уходит в горы», «Джамбул», «Мы из Семиречья», «Девушка-джигит». Его видели на сцене Театра юного зрителя: Александр Ульянов в «Семье» Попова, Протей в «Двух веронцах» Шекспира, Абдрахман в «Чудаке» Назыма Хнкмета и, конечно, Павка Корчагин... Его помнили каюром, табунщиком, отчаянным дуэлянтом, сильным, ловким, пружинисто упругим.
Теперь он с трудом двигал костылями, и ноги его, точно чугунные, волочились по земле.
В истории болезни значилось: «Проникающее ранение спинного мозга». Была надежда, что в тридцать два года специальный курс лечения, тренировки и сам еще молодой организм позволят бросить костыли. И Кененбай бросил их. Но только для того, чтобы сесть в железное кресло-каталку: ноги отказали полностью.
Во дворе его открыто не жалели, не набивались с участием. Но если надо было ему перебраться из каталки в «Москвич» с ручным управлением, всегда рядом как бы случайно оказывался сосед. Затевался ремонт автомашины, и вокруг дяди Коли вились мальчишки с гаечными ключами, плоскогубцами, ветошью, а кто и с пиалой кирпично-темного чая, по-казахски подбеленного слегка молоком. Пройдут годы. В доме № 68 сыграют немало свадеб, разлетятся из родительского гнезда повзрослевшие сыновья. Но стоит по-прежнему тимуровский караул у железного кресла, сегодня его несет уже пятое поколение мальчишек этого двора. И глядя, как с беззаветной готовностью кидаются Саша Цхай, Сережа Тленшиев, Коля и Саша Горностаевы выполнять его поручения, Кененбай скажет, грустно и нежно:
