Присев за стойку, Хейзел придвинула к себе бокал из-под пива, оставленный прошлым хозяином.
– Я бы хотела пить из этого бокала, если можно, – объявила она, возможно, чересчур горделиво. Барменша тут же наполнила его, не сполоснув со дна пенные остатки.
– Потому что ты его любишь, да? – спросила она.
У Хейзел свело живот.
– Байрона?
Хейзел легко могла представить, как он с вовлеченностью режиссера наблюдал за ней, когда она вышла из папиного дома, а потом заменил бармена в каждом баре в радиусе пяти миль на сотрудника Гоголя, который, подав ей пиво, сразу завел бы разговор о ее с Байроном отношениях.
– Парня, который бокал оставил, – пояснила барменша. – Ты серьезно на него запала?
Что бокал оставил Байрон, Хейзел представить никак не могла: на поверхности стекла не было ни программ, ни изображений.
– А, этот, – ответила она. – Нет. Мне просто нужен был грязный бокал.
Барменша поставила перед Хейзел пинту теплого пива; пенный слой в пару сантиметров напоминал «Чистикс».
– Раз так, то ты пришла по адресу, – сказала барменша, глядя куда-то мимо Хейзел и кому-то подмигивая, – у нас тут и бокалы такие, и клиенты.
Она достала пачку сигарет, и Хейзел хотела было стрельнуть одну, но заметила, что в пачке осталось немного. Хейзел вспомнила, как рада была оставить все эти признаки нужды за спиной, когда вышла за Байрона замуж, – она была уверена, что больше не будет знать недостатка ни в чем, не будет беспокоиться, что не может что-то себе позволить, что у нее будет доступ к бесчисленному денежному потоку мужа.
Она тогда искренне верила в силу денег. Сказок о них наслушались все дети из бедных районов. И многие мифы, надо признать, были правдивы: благодаря богатству Байрона Хейзел пожила в отелях во многих красивых городах.
Но Байрон уходил на работу, а она оставалась в комнате, из вечных соображений безопасности (после третьей или четвертой поездки виды из окон на заграничные мегаполисы стали казаться ей совершенно одинаковыми. «Я думала, мир гораздо больше», – поделилась она со служащим отеля, а тот только молча откупорил бутылку вина). Теоретически она могла купить себе что угодно, но у Байрона находилось время оценить и прокомментировать каждое ее приобретение, так что скоро ей разонравилось покупать что-либо вообще, потому что это вело к разговору с Байроном, а ей хотелось говорить с ним как можно меньше. В некоторых аспектах деньги сделали ее жизнь гораздо удобнее: дорогая мебель, душ и ванна, свобода от домашней рутины и забот. Но именно ее замужество, чрезвычайно выгодное замужество, вынудило ее научиться бережливости. Байрон выкурил ее всю. Как мало от нее осталось, как низко она опустилась – это никогда его не заботило. У него всегда была наготове новая задача, в которую она должна была вложить свой энтузиазм, неизменно еще более отталкивающая, чем предыдущая. Прокатись-ка на этой машине. Нацепи-ка на себя монитор. Давай-ка вставим тебе в голову чип.
