Крайне нервный, легко волнуемый, Кристи постоянно оглядывается на Леонтьева, являющегося для него в полном смысле слова учителем жизни, в том числе житейского поведения, так, сообщая о своей неудачной помолвке, он торопится уверить наставника, что его письмо было написано «с большим достоинством» (стр. 114), как ранее, стремясь расположить того к своему выбору, извещает, что «она профессуру считает также хамством» (стр. 112), и даже в последнем письме, из меркнущего разума, извещает Леонтьева: «Ваша вторая статья мне понравилась больше, чем первая. Целую Вас […]» (стр. 138).
Книга эта может быть прочитана как напоминание об ушедшей натуре, – о том, что от человека остается лишь овнешненное, так или иначе закрепленное в материальном, оформленное. Следы его жизни, по которым мы пытаемся ее восстановить. Но это всегда лишь обломок. Не жизнь – ее мы добавляем от себя. (В этом были правы историки-романтики – последующие историки лишь предъявляют иные требования к проверке этой реконструкции, скептически относясь к «поэтическому воображению», восполняющему нехватку данных, но от самого воображения не уйти). От Кристи почти ничего не осталось – из того, что оправдывало бы внимание к нему Соловьева, любовь к нему Леонтьева, надежды, возлагаемые Филипповым. Если бы мы верили лишь тому, что сохранилось от самого Кристи (или что Кристи успел написать об учителе), то нам оставалось бы лишь пройти мимо. Но здесь, в итоге, случилось наоборот – не ученик сохранил память об учителе, но благодаря учителю Кристи возвращается в нашу память. Как очень дорогой, близкий, трепетно-значимый для Леонтьева человек. Если нам и удается отчасти прикоснуться, понять то очарование, которое было в «Ваничке», то в наименьшей мере благодаря оставшимся от него статьям и письмам – учитель донес до нас весть о том дорогом, что чувствовал он в своем неудачливом, живущим нескладной, путанной и столь печально закончившейся жизнью ученике. И нам остается лишь верить на слово наставнику, хорошо умевшему видеть людей – и, стало быть, увидевшему в Кристи нечто заслуживающее глубокой приязни, отеческой заботы: нечто, не сохранившееся во времени, безразличному ко всему, не обретшему форму.
