Впрочем, одно важнейшее свое дело Розанов будет обсуждать именно с Перцовым, своим прошлым издателем, вопрос о том, как и каким образом продолжать «Уединенное», выросшее во многом из «В своем углу», устроенном Перцовым Розанову в «Новом Пути» еще в начале века. Объясняя Перцову генеалогию «Уединенного», воспринятого им весьма критически, Розанов пишет:
«[…] сообразите-ка историю. Помните „Новый Путь“, и мой кусочек там, вне связи, который Вы окрестили „Жид на Мойке“. Да и все вообще, самый заголовок „В своем углу“. Прибавьте сюда „Эмбрионы“, „Записную книжку писателя“ в „Торгово-Промышленной Газете“. Вы увидите, что все это клонилось и подводило, все вело и выходило в „Уединенное“ […]» (письмо от 5(?). II.1913).
Отстаивая свою книгу, Розанов продолжает:
«[…] каждому человеку собственно один мир открыт – его собственный, и уже этот действительный, не литературный мир – один и подлинно действителен, есть Ens reslissimus схоластиков. Отсюда Вы видите громадное право на бытие таких книг, как „Уединенное“, книг и до известной степени – такой литературы, такого течения. Все мы пишем „Записную книжку писателя“, лишь немного ее куафируя для придания вида газетной или журнальной статьи, чтобы „редактор принял“, чтобы „читатель не придрался“. Но, конечно, журнальную или газетную статью невозможно написать, если в зерне ее, во „вчера“ ее не лежало листка „Записной книжки“ или страницы „Уединенного“.
[…] Но дара рассказа, в „последовательности «Исторического Вестника» и «Русской Старины»“ – у меня нет. Я и учителем не умел рассказать „Войны Алой и Белой Розы“. Вообще – я не рассказчик, а – афорист, мечтатель и вспоминатель мгновений. В „Уединенном“ же, уже за этот год, я рассказал, – рассеянными отрывками, – всю эту историю[57], именно как минутные припоминания» (там же).
Прислушиваясь к сомнениям Перцова (письмо от 9.II.1913), Розанов разделит издание на две части, выделив совсем «свое» в отдельное издание, отпечатав его, как и предлагал Перцов, тиражом в 50 экземпляров («Смертное»), а прочее станет коробом первым «Опавших листьев». Откликаясь на критический отзыв о втором коробе и идее продолжать печатать «листву», Розанов пишет:
«В общем, я, конечно, огорчен, что Вам „Короб 2 3 4 – не по душе“. Впечатление читающего всегда много значит и почти решающее. Но нельзя не сказать, что есть и своя нужда, а в общем 30 лет потрудившись, я заслужил право и „побаловаться пенсией“. Вообще – „сказать, что хочется“ и сказать „от души“. „Не взирая на лица“. В сущности – это ужасное счастие, и печатая – я прямо кипел. […] Вообще – тут 1000 мотивов, и книга, будучи в каждом листке вовсе не обдумана –
