Турецкая «национальная революция» 1918-1923 гг. (хотя следовало бы, наверное, писать без кавычек) приводит к переучреждению государства за счет учреждения нации и одновременного забвения прошлого, когда то, что положено забыть, важнее того, что надлежит помнить. Ведь для этой новой Турции – второстепенного государства на окраине Средиземноморья – необходима была и армянская резня 1915, и страшная война с греками (незамеченная большей частью мира, случившись на задворках мировой истории), и утверждение новой общности, которая одновременно переставала быть и частью традиционного суннитского мира, символизируя свой разрыв и новой письменностью, и концом халифата.
Впрочем, турецкий ислам всегда был особым феноменом – «либеральным», как можно было бы сказать, злоупотребляя термином, неким «минимальным исламом», не замечающим или максимально смягчающим всевозможные требования и запреты. Он и по сей день ощущается в Стамбуле не столько как религия, сколько как образ жизни – с практически пустыми мечетями, но громкими криками муэдзинов в записи, через мегафоны, криками, призванными скорее утвердить в своей «идентичности», придать колорита, в который верят сами. С четками, которые держит в руке практически каждый взрослый мужчина «традиционной наружности». С практически полным отсутствием алкоголя – и непомерным курением.
Турция предстает как перекресток, вроде бы никогда не имевшая своей собственной культуры, но создававшая из заимствований, из чужих слов и знаков, зачастую плохо услышанных, свое – несуразное, на грани китча или просто являющееся таковым, но с такой настойчивостью и приверженностью созданному, что этот китч становился искусством. И сейчас, на улочках и в султанских дворцах, он окружает с такой плотностью, не оставляя место ничему иному, что начинаешь различать его собственные стили и ценить диковатую красоту столь откровенной безвкусицы, утрирующей и искажающей то персидский, то французский, а то и японский мотив – все, что угодно, все, что приглянулось взгляду и доведено до степени настойчиво лезущего, бросающегося в глаза.
Местная культура предстает русскому взгляду как лишенная невроза (или, смягчая, поскольку, видимо, всякая культура невротична и/или психотична, как выглядящая здоровой на фоне русской), имея в виду в первую очередь культуру повседневности, помещения себя во время-пространство. Почти полное отсутствие в этой бытовой культуре оглядки на взгляд окружающих, отсутствие озабоченности тем, как ты выглядишь в их глазах. То есть так сформулированное – явно ложно, но эта оглядка столь откровенна, что не переходит в болезненность.
