, а в
понимании – способе жить.
Потому для него и обретет особенную значимость «детская вера» – большую часть своих лучших текстов он напишет именно о ней, о том, как верят «немудряще»: дети, старики, «простые люди» – эта вера будет для него подлинной, тем, что надобно описывать, осмыслять. Ведь вера не может быть доказана и в вере нет преимущества знающего перед незнающим, ее не легче сохранить, узнав многое, впрочем, в 1910-е Дурылин верил, что ее проще сохранить в «простоте» «простого народа»: затем простота духовная отделится, станет даром Духа, а не принадлежностью положения, статуса, не тем, к чему ближе оказываешься, родившись крестьянином.
Опыт 1920-х станет для Дурылина и крайне тяжелым, и одновременно благодатным для его творчества, для обретения им духовной зоркости. Ведь в текстах 1910-х (наиболее показательным из которых будет «Церковь Невидимого Града» (1913)) он романтически верит в «народную веру», в тот «народ», который, в отличие от «интеллигенции», хранит в себе истину: «Народ никогда не закрывает глаза на недостатки духовенства, на несоответствие жизни большинства современного монашества монашескому идеалу. Он видит все это не хуже интеллигента, но он умеет идти через человеческое к Божескому, он обладает даром уже не видеть человеческое». Отсюда, из веры в некий эмпирический «народ», он апеллирует к нему, противопоставляя Мережковскому, своего рода коллективному имени «интеллигенции», «народную веру» почти отождествляя с истинной верой, более адекватной, чем любое толкование и изъяснение.
В 1920-е он будет освобожден самой историей от этого соблазна – противопоставить заблуждениям интеллектуалов твердыню простой «народной веры», поскольку «простой народ» окажется в своих действиях радикально далек от того, во что верил Дурылин – «народная вера» окончательно отделится у него от эмпирически наблюдаемого. Архиерей, архимандрит и псаломщик в «Сладости ангелов» – из духовного сословия, из купцов и из крестьян, надо полагать, соответственно, как и курсант, затем ставший офицером, в «Сударе Коте» – они все теперь веруют не «хуже» и не «лучше» в зависимости от близости к «народу», а лишь по истине самой веры, другое дело, что это не некая абстрактная истина, верует конкретный человек и православным он может быть непременно каким-то особым образом: в тех формах, которые выработались в данной культуре, данной историей, в этой поместной церкви. Теперь Дурылин уже совершенно отчетливо для самого себя не смотрит на «народ» как на данность, а веру народную надлежит увидеть, разглядеть среди людей: иными словами, надобно самому иметь веру, чтобы различить, что будет верой, а что суеверием или безверием, или тем самым «Яшкой» не только среди «академиков», но и среди крестьян. Церковь есть Церковь, а не «народ» или что-либо еще.
