– Как прошёл полёт, всё норм? – поинтересовался Филип, когда я выпустил его из объятий.
Я отступил от него на секунду, едва не наступив на свои сумки, и тут меня обуяло непреодолимое желание быть с ним откровенным, каким я по жизни и есть. – Что-то ты херовато выглядишь, Филип, – огорошил его я. – Ну прям как батя перед самой смертью ... если не после.
Какая-то прохожая с лучезарным выражением огромного лунообразного лица притормозила, чтобы смерить меня взглядом, после чего, смыкнула юбку и, цокая каблуками, зашагала дальше. От ковролина на полу воняло химикатами. Снаружи за грязноватыми окнами лежал снег, субстанция, в обращении с которой у меня почти не было опыта.
– Не начинай, Рик, – ответил брат. – Я не в настроении. Поверь.
Я взвалил свои сумки на плечи и, склонив голову к зажигалке, прикурил сигарету – не потому, что хотелось, а просто чтобы подначить брата. Я ожидал, что он начнет втирать мне, что местный окружной закон запрещает курить в общественных местах, и что по его мнению как врача курение – это замедленный суицид, но он не заглотил мою наживку. Он лишь молча стоял с удручённым выражением на лице.
– Да не начинаю я, – смягчился я. – Просто я ... не знаю, ну просто беспокоюсь, только и всего. В смысле, ты херово выглядишь, а я же тебе брат. Как я могу не переживать?
Я думал, он станет громогласно удивляться, какого это лешего мне переживать о нём, когда я сам в бегах от разгневанных судейских из-за необеспеченных чеков на двенадцать с лишним тысяч долларов, но меня ждал сюрприз. Он лишь пожал плечами и, вымучив свою безгубую улыбочку, сказал: – Видимо, я слишком много вкалываю.
Семья Филипа проживала на улице Уоштино-стрит в элитном коттеджном посёлке под названием «Угодья Уоштино». Здесь внушительные особняки, спрятанные в глубины своих усадеб подальше от улиц, сгрудились вокруг озера, темная ледяная поверхность которого отсвечивала в тусклых лучах бледного неба и ещё более бледного солнца. Голые деревья выглядели отвратительно – как вкопанные в землю безжизненные брёвна, да и снег я себе представлял совершенно иначе. Он представлялся мне каким-то киношным – пушистым и мягким, укрывающим землю своими толстыми покрывалами, а малышня тем временем носится по нему на санках. На деле же всё было совсем не так – снег стелился по земле каким-то тонким, вроде плесени, налётом, сквозь который пробивались пятна грязи и пожухлой травы. «Да, картинка кисловатая,» рассуждал я про себя, «хотя, это всё равно намного лучше, чем мне светит на "Ранчо Честности", исправительно-трудовой колонии штата Калифорнии». И потому, когда мы въехали на длинную извилистую дорожку, ведущую к особняку брата, я напряг всю свою волю, чтоб настроиться на оптимистический лад.
