А вот о Наталье Клямин старался не думать…
— Что, Антонина Прокофьевна, трудно собирать корни жизни?
— Привыкла, Антон Батькович, — нехотя ответила женщина, размышляя о своем. — Я выросла в деревне. В цветах надо уметь разбираться… Взять, к примеру, калган. У него лепестки по утрам тихие…
— Что значит «тихие»? — прервал ее Клямин.
— Тихие и есть тихие. Это не объяснишь, это чувствовать надо.
Антонина умолкла, глядя в лобовое стекло черными, навыкате, глазами. Колеса машины угодили в колдобину, и в кузове тяжело ухнул камень. «Еще выдавит пол, — подумал Клямин. — Надо бы закрепить как-то». Но машина уже катила дальше, и мысли Клямина перешли на другое…
— Слышь, Антонина, случай был шикарный.
— Ну, — подержав паузу, отозвалась Антонина.
— Спишь, что ли?
— С тобой уснешь. Чуть позвоночник не порешил.
— Дорога такая, едри ее.
— Нечего было тебе сюда забираться.
— Кто же твой камень дурацкий поволок бы, интересно?.. Так вот, случай расскажу.
— Говори, не тяни.
Клямин старательно смотрел вперед, объезжая подозрительные ямы, залитые дождевой водой.
— Друг у меня есть… Так вот, понимаешь, у него дочка объявилась. Ему сорока нет, а дочери двадцать. Когда служил в армии, побаловался, а потом демобилизовался, все забыл. И та оказалась дамочкой гордой. Написала письмо, когда дочка родилась. Друг ей ответил, что быть этого не может, мало ли вокруг нее крутилось парней… Дамочка обиделась и ушла в подполье… А дочка, значит, росла. И вдруг объявилась: «Здрасьте, папа!..» Что скажешь, Антонина?
— Твоя история, что ли?
— Нет! — с размаху открестился Клямин, не сводя с дороги глаз. — Говорю, друг у меня, служили вместе.
— А-а-а, — протянула Антонина с сомнением. — И семья у него, у друга?
— Пронесло. Один как перст.
— Так чего он боится? Или девка плохая?
— Кто их поймет? Двадцать лет, сама понимаешь. Глаза чистые, а изо рта табачищем пахнет, поди разберись.
Антонина Прокофьевна поерзала на сиденье, принимая более устойчивое положение в знак того, что речь ее будет исполнена особого смысла.
— По жизни говорить, что ли?
— Говори по жизни, — позволил Клямин.
— Пусть не ерепенится твой друг. Если в сорок лет не женился, о старости пора уже думать. Ради чего он живет-то? Ну, погуляет еще. А дальше что? Пенсионерить будет?
— Понимаешь… какой из него отец?! — в сердцах воскликнул Клямин. — Да еще такая девка. Честно говоря, он на нее смотреть не может иначе как на женщину. Понимаешь?
— А чего ты так за него расписываешься? — усмехнулась Антонина. — Эх, мужики, мужики… Сволочи вы все. Кобели и есть кобели. Ненавижу!
