От конюшен к пареньку бросились три здоровенных верзилы.
Бекболат отбросил палку и выхватил каму:
— А ну подходи, кто соскучился по могиле!
Верзилы попятились назад.
— Ха-ха-ха! — хохотал на высоком крыльце мурза Батока. Он видел, как трое здоровенных мужчин испугались зеленого парнишки и как растерянно дергал ус сам Кабанбек.
В последнее время мурза был недоволен старшим муртазаком и зятем: уж слишком дешево продал тот отару овец. И сейчас мурза был рад, что паренек посрамил этого усача.
А тем временем Бекболат неторопливым шагом вышел со двора мурзы и повернул на тропинку, что вела к реке. Елептес, ждавший его у ворот, последовал за ним.
Кубань текла с шумом. Она вечно куда-то спешит! Бекболат позавидовал реке: хорошо ей, бежит себе, бежит, никто над ней не властен!
Он мысленно следовал за потоком. Где-то там далеко-далеко город Белоярск, куда три года назад ушел его дядя Маметали́. Брат матери. Может, и ему, Бекболату, уйти куда? Но как оставить маму? И к тому же какой он джигит, коль не отомстит за гибель отца?
Им снова овладела яростная ненависть к кровнику. «Клянусь именем матери, я никуда не уйду, отец, пока не отомщу за тебя!» Судя по тому, как хохотал Батока, мурза не очень прогневан на него за то, что прозевал табун, и завтра он снова погонит коней на пастбище…
Бекболат шагал по тропинке к аулу. Было что-то непреклонное во всей его фигуре: мохнатая баранья шапка сдвинута на лоб, через плечо — черкеска. Широкие, сшитые из грубой домотканой материи штаны и рубашка, перехваченная в талии узким сыромятным ремешком, не могли скрыть его сильной, стройной фигуры.
Над аулом поднимались в вечернее небо столбы дыма. Пахло горелым кизяком: аульчане готовились к ужину. Во дворах мычали коровы, там и тут раздавался собачий лай. С минарета Юма́-мечети Кара́-мулла́ оповещал о вечерней молитве.
Кани возилась под навесом у летнего очага. Завидев сына, бросилась к нему:
— Свет мой, Болат, что случилось? Почему так долго? — и тотчас заметила вспоротую плетью рубаху и проступившие на ней кровяные пятна. — Что это, Болат? Неужели… неужели… — Она не могла вымолвить страшного слова: она хорошо знала, что такое удар плети Кабанбека.
Бекболат улыбнулся:
— Ну что ты, абай! Разве я поддался бы… Дал себя бить? Это я сорвался со скалы.
Кани отвернула край рассеченной материи и увидела кроваво-багровую полосу на теле сына. Теперь у нее не было никакого сомнения, что Кабанбек ударил его плетью. Но ничего не сказала Бекболату: она щадила самолюбие сына и гордилась, что Болат растет таким сильным и смелым, как горный орел.
