Смерть Вазир-Мухтара | страница 3
Человек небольшого роста, желтый и чопорный, занимает мое воображение.
Он лежит неподвижно, глаза его блестят со сна.
Он протянул руку за очками, к столику.
Он не думает, не говорит.
Еще ничего не решено.
Глава первая
Шаруль бело из кана ла садык.[Величайшее несчастье, когда нет истинного друга.Стих арабского поэта иль-Мутанаббия (915–965).Источник указан академиком И. Ю. Крачковским.]Грибоедов. Письмо к Булгарину
1
Еще ничего не было решено.
Он вытянулся на руках, подался корпусом вперед; от этого нос и губы у него вытянулись гусем.
Странное дело! На юношеской постели, как бы помимо его воли, вернулись разные привычки. Именно по утрам он так потягивался, прислушивался к отчему дому: встала ли маменька? язвит ли уже папеньку? По ошибке влетела догадка: не войдет ли сейчас дядя, опираясь на палку, будить его, ворошить на постели, звать с собою по гостям.
Чего он хлопотал с этой своей палкой?
И он воровато прикрыл ресницы, слегка шмыгнул носом под одеялом.
Конечно, тотчас же опомнился.
Протянул желтую руку к столику, пристроил на нос очки.
Он спал прекрасно: ему хорошо спалось только на новом месте. Отчий дом оказался сегодня новым местом, он превосходно провел ночь, как на покойном постоялом дворе, зато поутру как бы угорел от тайного запаха, которым недаром полны отчие дома.
Алексей Федорович Грибоедов, дядя с палкой, умер пять лет назад. Его и зарыли здесь, на Москве.
Войти он, стало быть, не мог.
Скончался в свое время и папенька.
Но все же раздавались отчие звуки.
Часы перекликались из комнаты в комнату, как петухи, через деревянные стены. У maman в будуаре маятник всегда ходил как бешеный.
Затем шваркающий звук, и кто-то плевал.
Значение звука он долго не мог определить.
Потом затаенный смех (несомненно, женский), шварканье приостановлено и наконец с новой силой вновь началось. Кто-то вполголоса зашикал из дверей, трюхнул жидкий, дрянненький колокольчик — это, безо всякого сомнения, из маменькина будуара. И стало понятно значение шварканья и плеванья, а также смеха: Александр чистил его сапоги, плевал и толкал под бок маменькину девку.
Александр вообще проявлял в доме за этот последний приезд необыкновенную наглость: он налетел, как персидский разбойник, на господский дом, взял его приступом, он говорил: «мы», брови у него разлетались, ноздри раздувались, белесые глаза стали глупыми. Он был даже величествен.
Так, он вздумал, что «Александр Сергеевич не могут, чтобы ему чистить платье в людской», ночевал наверху — и вот теперь тискал девушку.