Он физически устал от дворца более, нежели от скачки, и, когда ринулся к себе в нумера, стал обнимать всех без разбора, единственно чтоб размять руки. Сколько их было в нумерах! Все старые друзья. Он успокоился, только обняв по ошибке Сашку, который вертелся под ногами, и рассмеялся.
— Что ты под ногами путаешься!
Осмотрел всех, как слишком расшалившийся именинник, но на нем уже повис Булгарин.
Фаддей облысел, обнаглел. Крупная слеза повисла у него на красных веках. Он все хохотал, смотрел на Грибоедова как потерянный и переводил взгляд с него на других, с других на него.
Грибоедов сел, беспечный и молодой.
Вот их сколько к нему привалило, старых друзей. Потом он заметил, что в нумерах было много и незнакомых. Это ему не понравилось. Он, кажется, был смешон.
И уже тащили его в театр, приглашали, напоминали все сразу о старой приязни, и кто-то боялся, что Грибоедов не узнал его, и прибыл лакей от Нессельрода с приглашением на бал.
Он оставил всех в первой комнате и прошел во вторую, спальную. Третья была кабинетом.
Так останавливались у Демута восточные послы и курьеры.
За ним вполз Фаддей.
— Каково, Фаддей, ветошничаешь, с кем в войне?
Грибоедов переодевался, лил на голову ледяную воду и фыркал.
Фаддей смотрел на все это как на обряд. В переодевании чувствовал он конец дворцовой церемонии.
Грибоедов скинул белье, отяжелевшее от дворцового пота, как мундир.
— Ты загорел, ты потолстел, — говорил любовно Фаддей и гладил его желтоватую руку.
Сашка ходил с утиральником вокруг Грибоедова.
Между мыльной водой и одеколонью Грибоедов узнал, что Леночка Булгарина здорова, вспоминает его и будет сегодня в театре, что умер старик Корнеев, тайный советник, и жена его тотчас стала хлопотать о втором браке, — «скандал, братец, совершеннейший скандал», — что пошли новые моды на балах — узкие панталоны, в журналах все то же — все ждут его.
Грибоедов на него брызгал водой, и Фаддей говорил:
— Ну свинья, братец, решительно мальчик. Помолодел.
Умытый, затянутый, в свежем белье и податливых воротниках, скинув тысячу лет, он вошел в знакомый зал.
В Большом театре был парадный спектакль.
Его черный фрак прорезал толпу, как лодка воду.
Он не был здесь два года, и все изменилось. Зал был заново выкрашен, плафон был лазурного цвета, какая-то лепка отягощала его. Музыка полоскала бравуры Буальдье и мешала оглядеться.
