- Да зачем же вы протокол-то испортили?! Это же документ! Официальный!
Финкельштейн остановил коллегу:
- Не горячись, Кузин. Талантливые стихи написали, Надежда Владимировна. Вам бы ваш талант да на службу пролетарскому делу, глядишь, все бы и встало на свои места. А бумажечку эту мы тоже к делу пришьем. Станет она документом. Официальным.
- Скажи, ты понял, что она за птица? – горячился Кузя, торопливо черпая ложкой суп. В столовой было шумно, стоял постоянный грохот подносов, так что разговаривать приходилось, чуть ли не крича. А Кузя еще алюминиевой ложкой противно стукал о фаянсовое дно тарелки. Финкельштейн морщился.
- Вот зачем она испортила протокол? И так этой писанины столько, что не знаешь, куда от нее деваться, а теперь протокол надо переписывать, опять допоздна сидеть!
- Зачем переписывать? – удивленно спросил Финкель.
- Ну не со стихами же его в дело подшивать!
- Именно, что со стихами.
- Ты серьезно, что ли? – Никита перестал стучать ложкой.
- Абсолютно. Ты что, не видишь, что она сумасшедшая?
- Думаешь?
- Уверен! У тетеньки явно не все дома. То, что она царская дочка, она догадалась придумать, а вот какая - никак не может выбрать, то ли Мария, то ли Анастасия. Это нормально? А то, что она двум работникам госбезопасности спокойно сообщает, что не любит советскую власть и хочет бежать за границу – нормальный человек будет так делать? Отправь ее в институт Сербского на экспертизу – и все. И стишки эти приложи. Для примера. Если скажут: «Невменяема» - с тебя и взятки гладки. Если установят вменяемость, то отправишь ее года на три в лагерь, только полезно будет, может, дурь-то и вышибет. Стихи опять же в красный уголок попишет, опять польза.
Финкельштейн, конечно же, был прав, чего тут говорить. Самое разумное решение. И в сопроводиловке можно еще для уверенности осторожно так намекнуть, мол, скорее всего, девушка того-с, с приветом. И дело закрыто, и Кузя молодец. Все-таки умная у Финкельштейнов нация! Сообразительная.
- А эти немцы – они кто? – Кузя продолжил жадно хлебать суп.
- Какие немцы? – удивился Финкель.
- Ну, эти, которые в стихах.
- Розенкранц и Гильденстерн, что ли? Они не немцы, они – датчане.
- Да какая разница? Один черт немцы.
- Тоже верно, - усмехнулся Финкель. – Это из трагедии Шекспира, брат дознаватель. «Гамлет» называется. Эти два «немца» были друзьями одного принца.
- Опять принцы?
- Смотри-ка, - удивился Финкель. – А ведь действительно, стишки-то со смыслом, да не с простым. Эти два друга предали своего господина, принца датского Гамлета. А он их за это приказал тайно убить. Ты погляди, как все тут, оказывается, интересно! Молодец, Кузя, я сразу и не сообразил, что тут тайный подтекст, да какой! Принцы, предательство государя, вон оно как! Со смыслом, стишки-то, ох, да с каким не простым смыслом!
