Родители у Андрея оказались очень милыми людьми. Мать, конечно, сначала к ней относилась с опаской, но Клодет её прекрасно понимала. Представила на секунду, что это ее сын пропадал долгие годы на войне, а потом вдруг взял, да и появился, и не один, а с дамочкой весьма вольного вида. Но ничего, разобрались. Клодет после Самары все время вспоминала собственную мать, и теперь старалась, чтобы Елизавета Андреевна не сильно сокрушалась о выборе сына.
А отец, Александр Михайлович, вообще оказался такой душка! Даже кокетничал с ней, такой забавный! Вообще, они, конечно, были милые старики. Сколько им лет, интересно? Пятьдесят, наверное. Вот и трясутся над своим Андрюшенькой единственным. Как из него вырос суровый и сильный офицер – непонятно.
А Андрей-то – такой мамин сын, оказывается! Предупредительный, милый, вежливый. Ну, по сравнению с ней вообще все кажутся хорошими детьми, но он – это что-то.
Она, как ни странно, не задумывалась, влюблена ли в Зеленина, и вообще, что их связывает и что будет дальше. Просто шла за ним, и все. Это оказалось так увлекательно – ни о чем не думать, ни о чем не заботиться… Нет, она заботилась, конечно, но не женской сварливой заботой, которую так ненавидят мужчины, а просто следила, чтобы он по возможности не задумывался о быте. И это было нетрудно, потому что чист и опрятен он был всегда, а еде особого значения не придавал: есть – хорошо, нет – потерпим. Это его фронт приучил.
Но уж тут-то, у мамы с папой, можно было не беспокоиться. Елизавета Андреевна была женщиной старой закалки, поэтому обед подавался на белоснежной скатерти, салфетки были продеты в начищенные серебряные кольца, основное блюдо - черный хлеб - обязательно в соломенной корзинке, а главный деликатес - ржавая селедка – в фаянсовой селедочнице.
Александр Михайлович доставал маленький хрустальный графинчик, в котором болтался мутный, отвратительно пахнувший самогон, наливал его в граненые рюмочки, и они с Андреем выпивали по одной перед обедом, как в старые добрые времена. А если Елизавета Андреевна не видела, то и по второй.
Единственным неудобством во всем этом было то, что ей изо всех сил приходилось сдерживать себя по ночам и не орать мартовской кошкой – неудобно перед его родителями. Странно, собственной матери совершенно не стеснялась, а тут – портила себе все удовольствие. Впрочем, не так уж и портила, конечно, в этом была даже некоторая пикантность, просто иногда хотелось перестать себя контролировать, начать носиться по комнатам домика голой и визжать, когда узорчатый ремень все же добирался до ее горящих бедер. А если бы это еще можно было бы сделать днем! Но – чем-то всегда приходится поступаться. Переживем, ничего страшного.
