Клодет Сорель | страница 7



- А что за дело?

- Интересное, - усмехнулся толстый опер. - Есть такое дело, поручено мне быть сегодня третейским судьей на одном судилище, которое имеет к расстрелу царя самое прямое отношение. Так что головой-то подумай, кому как не мне быть в курсе всех перипетий запутанной истории с детками покойного императора. Ты, Кузя, ежели тебе чего непонятно, не стесняйся, спрашивай: Финкель добрый, он поможет! – и захохотал, довольный шуткой.

- Ну, хрен с тобой, валяй в форме! – равнодушно согласился Финкельштейн.

 

Где-то в половине седьмого оба опера отправились на Остоженку, неторопливо шагая от площади Дзержинского через перекопанную Манежную, лавируя между заборами,

окружавшими две гигантские стройки - с одной стороны, необъятный котлован Дома Советов, с другой – Метрострой.

Финкельштейн сверился с адресом, написанным на бумажке, вместе отыскали нужный дом, поднялись на шестой этаж. Дверь открыл недовольный человек с наголо бритой головой. Побрился, видно, недавно, отметил Кузин, прямо сверкает.

- А это кто? – спросил бритый, мрачно бросив взгляд на Кузина.

- Со мной, - коротко бросил Финкельштейн и, отодвинув бритого, прошел внутрь.

 

В большой комнате за круглым столом сидело несколько мужчин довольно странного вида. Похожие друг на друга, одинаково одетые в какие-то пиджачные пары, одинаково молчаливые и одинаково неулыбчивые. Оба опера поздоровались, но им никто не ответил. Только бритый, открывавший дверь, кивнул на маленький столик в углу, на котором стоял самовар и несколько стаканов, вставленных один в другой. "Хоть бы баранок каких предложили, или хлеба на худой конец!" – подумал Кузин, и сразу в животе заныло от голода. Вечно с этой работой пожрать не успеваешь.

Снова затренькал звонок, бритый встал, пошел открывать. Остальные не двинулись.

Пока Кузя наливал себе жидкий чай ("С заваркой у них так же, как с баранками!"), в комнату вошел мужчина лет сорока, в такой же форме, как и у Финкельштейна с Кузиным, но с васильковыми - "гулаговскими" - петлицами. Кивнул коллегам, приложив пальцы к козырьку фуражки, и быстро прошел. Сел на свободный стул. Оперы остались стоять, им сесть никто не предложил. Кузин стал потихоньку закипать, злиться и на Финкельштейна, и на этих неприятных мужиков, демонстративно их не замечающих. А Финкель тот наоборот чувствовал себя как рыба в воде: уселся на маленький столик, чуть не перевернув самовар и стаканы, с любопытством разглядывал пришедшего.