Да вот только на ближайшей станции мой телеграфист узнал, что готовят нам в Екатеринбурге теплый прием при двух орудиях. И во весь рост встала вечная проблема: что делать?
Трус и предатель, говорите? Ну, давайте вместе решать эту проблему. Что бы вы сделали на моем месте?
Расклад такой: у меня сотня испытанных ребят и два пулемета. Что мешает Голощекину сотоварищи загнать состав в тупик, окружить и расстрелять из трехдюймовок? Ничего. Только стрелку перевести, делов-то. Конечно, мы кое-кого с собой на тот свет заберем, да что толку?
Нет, был и такой вариант, чего уж скрывать. А вдруг прорвемся? Но был вариант, что и не удастся. При этом теряем и царя, и семью, и вообще проваливаем все дело.
А теперь откройте карту и посмотрите, какие еще есть варианты попасть из Тюмени в Москву. Есть долгий кружной путь: Омск–Челябинск-Уфа. А в Уфе я, считай, дома, оттуда уже спокойно и с ветерком до самой Москвы: здравствуйте, Яков Михайлович, вот ваш груз в целости и сохранности, делайте с ним, что хотите, хоть с кашей ешьте, хоть с маслом пахтайте. Без всяких хлопот с Голощекиным и его бандой.
Вы бы какой вариант выбрали?
Вот и я выбрал второй. Как оказалось, зря.
Ну, да что уж теперь. Как говорится, снявши голову, по волосам не плачут. Развернул я 42-ой литерный на 180 градусов и пошел прямым ходом на Омск.
В коридоре вагона стою, окошко приоткрыл, дым от папиросы туда пускаю, смотрю, как искры от паровоза летят. Пахнет гарью и снегом. Александра Федоровна пошла опять мигрень свою холить и лелеять, Мария – та отправилась к солдатам в последнее купе, смеются, болтают о чем-то. Она вообще, я заметил, к военным неравнодушна была. Симпатичная, мне такие нравились: высокая, полная, глазищи огромные, серые. И не скажешь, что царская дочка, приветливая очень. По идее, ненавидеть меня должна бы, а она улыбается все время. И о матери постоянно заботится. Нет, хорошая девушка, ничего плохого не скажу.
Николай вышел из своего купе, достал портсигар протянул. Я в ответ показал, мол, курю уже – и снова руку в окно выставил, смотрю, как ветерок искры из папиросы вышибает. Николай прикурил, помолчали.
- Куда нас везут, Василий Васильевич? – спросил тихо, голос дрогнул. Понять можно, страшно же.
- Вы поймите, - заторопился он. – Я знаю, что моя судьба не волнует ни вас, ни ваших товарищей в Москве. Я волнуюсь за жену и детей. С ними ведь ничего не сделают?
И, знаете, тут я в первый раз и задумался: а, правда, что сделают с семьей? С ним – понятно. Будет суд. Настоящий, революционный, как во Франции. С обвинителями и защитниками. Обвинителем, конечно же, будет Троцкий. Ну, а кто еще? Остальных еще можно переговорить, а этого – никому пока не удавалось. Защитника – возьмут из старых адвокатов, наверное. И будет тот объяснять, что и Ходынка, и Ленский расстрел, и столыпинский галстук – это все не царских рук дело, он у нас хороший, а вот бояре у него – дрянь. Но со Львом Давыдовичем этот номер не пройдет, это я знаю точно. Так что Николаю, судя по всему, светит эшафот. Как Людовику. И еще неизвестно, не ждет ли Александру Федоровну судьба Марии-Антуанетты.
