Никто не догадался, что женщина, которую волоком оттаскивали от трупа любимого, растрепанная и некрасивая – это Клавдия Серафимовна Сорокина, девица купеческого сословия, родом из Самары. Та женщина навсегда исчезла в дебрях архивов, где было записано и печатью удостоверено, что Клодет Сорель вместе с ее любовником штабс-капитаном Зелениным расстреляли в Екатеринбурге в августе 1919 года, через месяц после того, как Сибирская армия была выбита оттуда 28 дивизией красного командира Азина. И сделана была архивная справка всего-то за два маленьких камушка удивительной прозрачности, что растворились в кармане комиссара, ведавшего делопроизводством местного суда. Суд по традиции разместился в красивейшем здании на набережной городского пруда. Те, кто впервые приезжал в Екатеринбург, всегда поражались ажурной легкости и нездешнему мавританскому стилю строения. Спасибо вам, Александр Михайлович, вы были крайне предусмотрительны!
Конечно же, Клодет не могли расстрелять, ведь они были вместе до самого конца! И с ней, и с Андреем, и с драгуном Темниковым, и с Юлией Сорокиной. Только на границе с Китаем пуля, выпущенная из казачьего карабина, навсегда их всех разлучила. Если надо подтвердить, что К.С.Сорокина жива – пожалуйста, я к вашим услугам. Вот не знаю только здорова ли.
Я стою, вытянувшись на цыпочках, и жадно смотрю на улицу через окошко женского туалета. Снаружи разгуливают ослепительные девушки в немыслимо коротких юбках и молодые сильные красавцы в белых рубашках и расклешенных брюках, точь в точь как у кронштадтского флотского экипажа. Вот и сейчас один такой молодой человек с длинными волосами играет на гитаре и поёт, не отводя глаз от совсем юного создания с короткой стрижкой. Я уловила неожиданно знакомые слова, прислушалась – юноша пел по-английски! Господи, как давно я не слышала этой речи, это же язык моей мамы! Он пел про черного дрозда, который заливается в глухой ночи, призывая: возьми свои сломанные крылья и научись заново летать, дождись момента, когда ты взмоешь ввысь. Он поет: хоть ты и слеп, но научись быть зрячим вновь, ты же всю свою жизнь ждал момента, чтобы стать свободным[26]
Я стою босая на грязном полу женского туалета Свияжской клиники для безнадежных психических больных и плачу, вспоминая своих любимых, родных людей. Я была самой сильной из них, самой серьезной и ответственной, хоть и самой влюбчивой. Меня всю жизнь готовили к трудностям, хотя какие трудности у дочери русского царя? Только жениха пристойного найти. Я заливаюсь слезами под взорами моих безумных товарок, потому что есть только один-единственный способ взмыть ввысь и стать свободным. Мне надо было умереть на дощатом полу подвала, но у равнодушного убийцы дрогнула рука и пуля не размозжила мне голову, а просто повредила. Я не умерла тогда, но придется умереть теперь, потому что мне ничего больше не нужно от этого мира. В этом мире – я отвратительная старуха, а там, где сейчас мои родители и сестры – я по-прежнему очаровательная пухлая девушка с огромными серыми глазами, которые мои сестрицы с завистью называли «машкины блюдца». У меня красивое белое платье, белые туфельки хоть на невысоком, но все же каблуке, по плечам раскинуты густые тяжелые волосы, в которые вплетена белоснежная лента. Каждый день рождения мама дарила нам по одной жемчужине и одному бриллианту. И теперь у меня на шее – скромное ожерелье из девятнадцати жемчужин. Они все стоят вокруг сидящих мамы и папы – Красавица Ольга, Гордячка Таня, Бесенок Анастасия и всеобщий любимчик Алеша. Все смотрят, не моргая, в объектив фотографического аппарата, почему же там нет меня?
