Помню, мы трое бежали по лестнице, поднимавшейся от самого нашего отеля к узким верхним улочкам Рима. Помню, как миновали небольшой рынок цветов, — корзины, тачки, легковые автомашины, груженные розами и гвоздиками. Помню, как пробегали мимо темных таинственных подъездов, и там, в глубине, в темноте, что-то поблескивало. Потом — небольшая площадь, и совсем уже маленькая, если сравнивать с собором Святого Петра, церковь Пьетро ин Винколли, и в ней скульптура Микеланджело — Моисей. Вот он сидит, полный сил путник.
— Смотрите, как он спокоен!
— Смотрите, мрамор пожелтел!
— Чего вы хотите, все-таки шестнадцатый век!
— Смотрите, как проработано колено!
Когда глаза не могут оторваться от морской, как бы черненой зелени и море выбрасывает на песок мертвые веточки кораллов, человек, сидящий на песке, думает о Моисее, и о Микеланджело, и о нефти на Синае, и о том, что давно бы нужно изобрести особого типа радар, который поможет находить в пустыне пресную воду. Человек думает о кораблях Хатшепсут, более трех тысяч лет назад плывших по этому самому морю в таинственную страну Пунт, и о других кораблях, которые плывут сейчас в черном вакууме космоса. И маленькие повседневные мысли, которые, как мошкара, вьются вокруг человека, куда-то исчезают, будто их ветром сдуло, и человек становится другим — умным, добрым великаном. Должно быть, это очень нужно человеку — остаться наедине с собой. Вот так сидеть и думать.
…А вечером я возвращалась в Каир в автобусе, где ехали советские специалисты. По левую сторону дороги поднимался пустынный хребет с выветренными дикими зубцами, по правую виднелся Суэцкий канал с кораблями как бы из картона, приклеенными к как бы картонной воде.
Люди в автобусе пели. Женский голос негромко заводил:
Позарастали
стежки-дорожки,
Где проходили
милого ножки…
В брезентовом ведре плескалась рыба, зеленая, как морская трава, с розовыми бликами на плавниках и лиловым пятном на хвосте. Нарядная, тропическая, ненашенская рыба.
Впереди появились огни, и можно было забыть, что это Африка. Огни, дорога, может быть, деревня… Но месяц в уже почерневшем небе висел по-другому, и по-другому, как-то боком висел гигантский ковш Большой Медведицы, и только в нашем автобусе, несущемся по черной, чужой, пустынной дороге, тосковала и пела Родина.
Так я и жила эти дни, пока в ОАР праздновали перекрытие Нила, — в чтении газет и перелистывании своих египетских блокнотов.
