Она увидела «великого» человека в его подлинном обличье, поняла, как ее надували. Она смеется над мистификацией, над фальшивкой.
Эта фальшивка истории уже не может принести ей огорчения: мало ли что происходило тысячи лет назад!
Ее не будут мучить раздумья о судьбах народов, о роли правителей, — она слишком молода для таких мыслей. А фальшивки всегда раскрываются. Прозрение приносит горечь поколению обманутых, если это поколение не успело исчезнуть…
Или это смех молодости над старостью, силы над бессилием? За этой девчонкой будущее! А я…
По правде говоря, мне даже как-то жаль этого старика под стеклом. Он и ходил-то уж, должно быть, придерживаясь за стенку или ведомый под руки, шаркал, обременял сыновей своей не по правилу затянувшейся жизнью. Ученые полагают, что у Рамсеса II было сто одиннадцать сыновей. Они умирали один за другим, а старик все коптил небо!.. Он уже даже не выполнял своей основной фараонской функции — не приносил бед измученному народу, не воевал. Он доживал…
Но ей шестнадцать. Она еще не научилась жалеть старость.
С тяжелым чувством я покидаю комнату мумий. Прах есть прах, и то, ради чего строились пирамиды и ковались золотые саркофаги, вызывает только удивление. Но рядом с фараонами, ставшими символом смерти, в музее есть нечто, что не умерло, хотя и не было рассчитано на бессмертие. Это — сотни свидетельств жизни, крошечные слепки с того, что пело, трудилось, плясало, радовалось и очень грустило. Народ, который ушел в историю несколько тысяч лет назад, оставил о себе память в своем искусстве и тем заработал бессмертие.
Его кузнецы и его земледельцы, его стеклодувы и его ткачи, его искуснейшие мастера, его художники, не имевшие равных в ту далекую эпоху, — они остались навечно.
Вот повар. Он жарит гуся. Лапки гуся обрублены. Вертел воткнут в клюв — так жарят гусей и сейчас. Раб за работой. Руки напряжены, вытянуты. Он что-то держит. Это «что-то» утеряно. Носильщик. За спиной мешок. Носильщик придерживает мешок за два ушка. По-моему, так нести неудобно… И, проходя мимо цветных рельефов, мимо маленьких деревянных моделей, таких, будто они вот-вот начнут двигаться, я ощущаю странную связь моего времени с ними. Я знаю, что мертвы только фараоны, а все остальное, чему посвящен музей, живо и по сей день.
Может быть, в этом музее должна находиться и деревянная модель Асуанской плотины, на которой будут маленькие фигурки ее строителей, непреклонных и веселых людей из далекого племени руссов, приехавших сюда помогать народу великого Хапи?
