Когда нам сорок | страница 9

И еще я думаю о море. Море видится бескрайним, мирным. Еле слышный ветерок морщит зеленоватую густую воду. От солнца, морской ряби, ласковой бархатистости песка тело делается как будто бы легче. Впрочем, я, кажется, задремал, и сон разворачивает кадры удивительного, радостного фильма.

Мы просыпаемся чуть свет. Головы у всех встрепанные, в волосах соломинки, адски ломит шею и спину. Но настроение бодрое, какое-то даже приподнятое.

Бледнолицый брат Сережка принимается разводить костер. Дует, фыркает, машет руками. Сестра его без напоминания несется за водой. Мы все торопимся. Впереди осмотр батареи Раевского, Багратионовых флешей, пеший поход к памятникам, купанье в Колоче и обратный путь.

Когда мы поднимаемся от реки на шоссе, я подхватываю Аню под мышки и одним дыханием втаскиваю на самый верх откоса.

— Володька, с ума сошел! Тебе не двадцать, и во мне давно уже не три пуда.

— К черту арифметику!

— Пап, а пап, почему это к черту арифметику?

— Это не ту арифметику, Юля, про которую ты думаешь. К черту совсем другую арифметику. Понятно?

— Нет.

— Вот и хорошо, что непонятно. Бежим!

Мы летим сломя голову вдоль шоссе, к машине.

И снова километры дороги, и снова строгие солдатские могилы по краям шоссе, снова Дорохово, Кубинка, Голицыне и наконец Москва.

Дома мы первым делом настежь распахиваем окна. После бородинского приволья нам кажется, что в квартире не хватает воздуха. Мы испытываем такое чувство, будто вернулись издалека и не были в своих комнатах по меньшей мере месяца два.

Выхожу на кухню. В ответ на мое приветствие Михаил Иосифович Сосновский, наш деликатнейший сосед, отвечает сдержанным кивком.

— Что это вы, Михаил Иосифович, обиделись?

— Да, коллега, я обижен. Именно обижен!

— За что же, Михаил Иосифович?

— Вы испортили всем воскресенье! Какой может быть преферанс втроем? Не предупредили, нарушили компанию. Так не поступают, Владимир Егорович. Не ожидал. Извините.— И он проходит мимо с видом глубоко оскорбленного человека.

Мне очень хочется почувствовать себя виноватым, от души извиниться перед старым партнером и милейшим человеком, но я не чувствую за собой вины. Мне по-прежнему весело.

Да, мне весело и на другой и на третий день, и голова не болит всю неделю.

Настроение портит Женька. Портит жестоко и неожиданно...

В пятницу утром приходит вдруг городское письмо.

Конверт на ощупь подозрительно корявый. Что бы это могло значить? Обрезаю краешек конверта большими портняжными ножницами и обнаруживаю внутри весьма странное вложение. Аккуратной бухточкой свернута веревка метра полтора длиной. Разворачиваю: на одном конце— петля, ближе к другому — два узелка. Пока я с недоумением исследую непонятного назначения подарок, Аня поднимает с пола клочок бумаги: