По всей видимости, лекции были посвящены тактико-техническим данным авиации противника и указаниям по ведению стрельбы, прицеливанию, упреждениям и всякой другой необходимой зенитчику всячины. А фельдфебель, судя по его легкому обращению с формулами, необходимыми для расчетов стрельбы по самолетам, был в прошлой – гражданской – жизни, математиком, может быть, школьным учителем?
После теоретических занятий солдаты отрабатывали практические действия: учились расчехлять и устанавливать на позициях орудия, часами сидели на боевых постах, разворачивая пушки влево-вправо, поднося снаряды, перетаскивая пушки на руках на недалекие расстояния, быстро цепляя их к тягачам и перевозя на новые позиции, где вновь как можно быстрее устанавливали орудия и снова поднимали и опускали стволы, выбивали из них, якобы, застрявшие снаряды, заменяли друг друга, как будто бы, кто-то был убит или ранен… К тому же, копали укрытия, блиндажи, окопы, пункты связи и управления огнем… то есть, занимались обычным солдатским делом.
**
В свободные минуты фельдфебель любил поболтать с папой. Папа не может сказать – не помнит, – хорошие ли были у того отношения с бабушкой и дедушкой, но между папой и этим немцем тоже было нечто, вроде дружбы. Запомнилось папе, как фельдфебель устраивал соревнования по стрельбе: ставил в углу двора какие-то чурки и стрелял по ним из пистолета. Потом давал пистолет папе. Пистолет был тяжёлым, и папа в первый раз резонно заметил фельфебелю, что, мол, оружие тяжело для мальчишки, условия неравны. Тот согласился и предложил папе стрелять с более близкого расстояния. Соревнования, причем, на какие-то призы, – то ли яблоки, то ли шоколадки, – немец проводил чуть ли не каждый день, приглашая и других мальчишек.
И опять царила какая-то чуть ли не идиллическая обстановка: и те, и другие, уставшие от войны, пытались, наверно, забыться, пытались наладить отношения там, где наладить их было невозможно – всё же с одной стороны стояли жители оккупированной страны, а с другой, оккупанты. Можно было на время забыть, что никто из них напрямую в войне виноват не был, а выполнял то, что приказывалось сверху, но, наверно, никому, ни тем, ни другим, не удавалось окончательно и полностью выбить из памяти, что идёт война, а перед тобой всё же представитель противной стороны, как бы ни был он приятен лично.
Однажды ночью папа проснулся от грохота. Бабка и дед резво его и Нину ухватили, и все бросились в погреб – отсиживаться. Грохот продолжался долго (или так папе показалось). Сначала решили, что город бомбят наши. Было очень страшно, но и радостно, потому что впервые наши самолеты бомбили врага в родном городе, впервые папа сам ощущал, как по немцам наносят удары. Всякая личная дружба совершенно не воспринималась, как смягчающее обстоятельство в пользу врага. Личные чувства никак не мешали радоваться ударам своей авиации.
