Повесть «Митюха-учитель» понравилась нам, несомненно, потому, что она соответствовала нашим настроениям, нашим стремлениям. В то время и Афонскому, и Шевченкову, и мне тоже хотелось стать кем-то вроде Митюхи-учителя, хотелось достичь в своей жизни чего-то хорошего, хотя мы вряд ли представляли тогда, в чем должно заключаться это хорошее и каким способом следует добиваться его.
3
Злейшими врагами моими в ту зиму были барышни, то есть две дочери нашего попа Евгения Глухарева. Барышнями их называли, по-видимому, по какой-то давней привычке. На самом же деле это были девицы-перестарки, вековухи. Жили они со своим вдовым отцом, делать ничего не умели, ничем особенно не интересовались, но мнения о себе были весьма высокого.
Каждый вечер, если не мешала погода, барышни совершали обычную свою прогулку: шли от Оселья к Глотовке, от Глотовки к Оселью, оттуда опять к Глотовке и обратно. И ничего бы в этом не было неприятного ни для меня, ни для моих друзей, если бы на полдороге от Оселья к Глотовке не стояла школа. А раз она стояла, то барышни, нагулявшись вдосталь, обязательно заходили в нее и прямехонько направлялись к учительнице Е. С. Горанской. Мы прямо-таки скрежетали зубами, заслышав вечером столь ненавистные шаги на школьном крыльце.
— Ну, опять приперлись! — негодовала наша троица.
Барышень не любила и учительница, но коль они уж пришли, то она должна была ставить самовар, угощать пришедших чаем и вести с ними пустые, никчемные и вместе с тем бесконечные разговоры.
Барышни уходили только часов в одиннадцать вечера. Время позднее. Учительнице пора спать, и ни о каком чтении вслух уже не могло быть и речи. Оставалось только злиться и на все корки ругать незваных гостей учительницы, что мы и делали про себя и вслух.
4
Приблизительно в марте месяце Коля Афонский ушел из школы по каким-то семейным обстоятельствам, а на должность сторожа в школу поступил другой ее выпускник — Иван Лыженков. Но это не тот Лыженков, которого в школе прозвали Ваней Глаголом и который не пошел держать выпускные экзамены, зная, что все равно провалится. Этот Лыженков был однофамильцем и тезкой Глагола, и в школе он числился как Лыженков 2-й.
При новом стороже мы тоже продолжали наведываться в школу, хотя уже гораздо реже, чем раньше. Иногда мы заходили туда все трое, иногда поодиночке — когда как.
У Лыженкова 2-го была одна странная особенность. Все стены его комнаты, в которой он жил при школе, были увешаны бумажными пакетиками, прикрепленными посредством небольших гвоздиков, чаще всего деревянных. Найдет где-либо Лыженков 2-й уже исписавшееся и заржавевшее перо, ототрет его, очистит насколько можно, заложит в небольшой бумажный пакетик и приколет к стене. А на пакетике непременно напишет: «Перо Ивана Лыженкова». То же самое он делал, если ему в руки попадался, например, обмылок. Он так же запаковывал его, писал на пакетике: «Мыло Ивана Лыженкова» — и пакетик прикреплял к стене, хотя обмылок был совсем маленький, тонкий, как лист бумаги, и воспользоваться им практически было невозможно. Можно было там прочесть и другие надписи: «Спичечная коробка Ивана Лыженкова», «Гвоздь Ивана Лыженкова», «Пуговица Ивана Лыженкова» и тому подобное.
